Правосудие королей

Трудно описать словами, что я испытывала тогда. Раньше я писала, что глубоко дорожила похвалой Вонвальта, но на самом деле я ценила ее гораздо больше – она вызывала привыкание, как наркотик. Как сладкий эликсир. И теперь, благодаря неуместным вопросам Матаса, я внезапно увидела Вонвальта в новом, совершенно нездоровом свете. Он действительно был красив, могущественен и умен. Когда я снова оказалась рядом с ним, Матас начал казаться мне мальчишкой, незрелым, с глупыми представлениями о любви. Я внезапно ощутила странное желание отдалиться от него.

Мне претили эти мысли, которые, вдобавок ко всему, пришли ко мне прямо рядом с трупом. Они многое говорили о том, какая неразбериха царила тогда в моей голове и какую бурю чувств я испытывала, раз я отчетливо помню их по сей день. Откровенно говоря, мне кажется чудом, что люди выходят из юношеского возраста, хоть отчасти сохранив рассудок. Я все еще не уверена, что у меня это тогда получилось.

– Нет никаких сомнений в том, что мальчик скончался по злому умыслу… И в том, что лорд Бауэр об этом знал. – Последние слова Вонвальт прибавил, скривившись от отвращения. – Я договорился с сэром Радомиром, чтобы на его поиски отправили вооруженных констеблей. Надеюсь, скоро мы его поймаем.

– Что вы будете делать теперь? – спросил врач.

– Поговорю с помощником Бауэра. – Вонвальт повернулся ко мне. – Дубайн пошел в таверну?

– Да. Он немного не в себе, – сказала я, не испытывая угрызений совести за то, что наябедничала. Я хотела ранить его так же, как и он меня.

К моему удивлению и недовольству, Вонвальт ничуть не разозлился.

– Да, полагаю, что так, – рассеянно сказал он. – Прошлая ночь далась ему нелегко. – Он снова повернулся к мистеру Макуиринку. – Еще раз спасибо, что уделили нам время. И прошу прощения за то, что мы отняли у вас большую часть ночи.

– Я всегда рад помочь, чем могу, – великодушно сказал усталый пожилой врач. Я не сомневалась, что он закроется для посетителей, как только мы уйдем. Едва мистер Макуиринк отошел подальше, я повернулась к Вонвальту.

– Что произошло с Дубайном? – прямо спросила я.

– Ты о чем? – спросил Вонвальт.

– Вы знаете о чем, – сказала я. – Очевидно, это как-то связано с детьми. Всякий раз, когда мы обсуждаем или сталкиваемся со смертью ребенка, он впадает в уныние и становится злым. Он сейчас чернее тучи, напивается до одурения… – Я запнулась, внезапно пораженная очевидным ответом. Мне уже давно следовало догадаться. – Сэр Конрад, – спросила я, мгновенно позабыв о своем гневе, – он что, потерял ребенка?

Вонвальт косо посмотрел на меня и какое-то время молчал, оценивая меня взглядом. Когда он заговорил, голос его звучал крайне серьезно:

– Ты не скажешь ему ни слова из того, что я тебе поведаю. Не подавай виду, что ты об этом знаешь, даже если тебе захочется проявить сочувствие. Если проболтаешься, то увидишь, насколько черным может быть его настроение.

– Хорошо, – неуверенно сказала я. – Я ничего не скажу.

– Я не шучу, Хелена. Об этом нельзя даже упоминать.

– Я не буду, – сказала я, чувствуя, как меня саму уже охватывает печаль.

Вонвальт вздохнул. Казалось, что он вмиг постарел лет на десять.

– Дубайн потерял не одного ребенка, – негромко сказал он, – а двоих.

Я непроизвольно прикрыла рукой рот. В первый же миг я ощутила стыд. Как я могла не знать о Брессинджере нечто столь важное, нечто, объяснявшее его изменчивый темперамент?

– Как? – спросила я шепотом. От того, что Брессинджеру довелось пережить подобное горе, на мои глаза навернулись слезы.

– Во время Рейхскрига, – сказал Вонвальт, и на миг я подумала, что на этом он и закончит. – Нам тогда было девятнадцать… как тебе сейчас. Он и я служили в одной роте. Подробности значения не имеют. Мы сражались в Южной Марке Денхольца – дикое место, там и сейчас порой разгораются восстания. Пока мы бились там, небольшая армия венландцев вторглась в Грозоду с востока и сокрушила имперский гарнизон в Аннхольте. Они перерезали весь город, включая жену Дубайна и двух его младенцев-сыновей. – Вонвальт немного помолчал. – Что ж, нетрудно себе представить, как такая утрата меняет человека.

– Нема, – сказала я. Слезы свободно катились у меня по щекам. – Я не знала.

– Да, и неспроста. Дубайн – человек стойкий, но он каждый день несет на себе это бремя. Понадобились долгие годы дружеской поддержки и терпения, чтобы он стал таким, как сейчас, однако подобную боль можно лишь притупить, но не исцелить. Так что прости его, если иногда он теряет самообладание.

– Конечно, – сказала я, чувствуя себя совершенно отвратительно.

Вонвальт покачал головой и выпрямился.

– Что ж. Ты хотела знать и теперь знаешь. Но не позволяй Дубайну взвалить на себя еще и твое горе. Возьми себя в руки. Нам нужно приниматься за работу.

Я утерла слезы со щек и с глаз.

– Да, – сказала я. – Да, конечно.

– Тогда идем, – сказал Вонвальт. – Займемся делом.

* * *