Правосудие королей

Не знаю, когда я наконец уснула, но утром, когда меня разбудили, мне казалось, что я не спала вовсе. Я решила, что буду весь день притворяться больной, чтобы меня отпустили с вечернего бдения. Впрочем, когда я пришла на ритуальные омовения, выяснилось, что делать практически ничего и не нужно. Я была так взволнована и измотана бессонной ночью, что мне почти не пришлось притворяться. Несколько монашек сразу же обратили внимание на бледный, восковой цвет моего лица, на покрывавшую его легкую испарину, на мой отстраненный и угрюмый вид, так что к началу службы меня практически заставили вернуться в мою комнату. И дело было вовсе не в заботе обо мне – заразная болезнь могла поразить всех и каждого в монастыре.

Я ждала в комнате столько, сколько смела, надеясь, что все, как и полагалось, ушли на бдение. Несмотря на то что меня снедала тревога, мое путешествие по коридорам обошлось без приключений, и я смогла добраться до покоев Фишера, никого не повстречав.

Покои находились напротив кабинета, где я впервые встретилась с обенпатре. Я приложила ухо к старым дубовым доскам двери, но ничего не услышала. Затем я потной рукой взялась за ручку. Лишь тогда мне пришло в голову, что дверь может быть заперта. Отчасти я надеялась, что так и будет. Судорожно вдохнув поглубже, я повернула ручку и надавила. К моему удивлению, дверь услужливо распахнулась, даже не скрипнув петлями – те были хорошо смазаны. Возможно, Культаар устроил так, что Фишер просто забыл ее запереть; или же обенпатре не делал этого, потому что внутри не было ничего изобличительного. Как бы там ни было, я не собиралась торчать на пороге, гадая. Я метнулась внутрь и закрыла за собой дверь.

Комната за ней оказалась настолько роскошной, что от нее захватывало дух. Она была больше похожа на парадную комнату в доме важного аристократа. Благодаря мягким, пушистым коврам насыщенных голубых цветов ногам обенпатре не приходилось терпеть холодные плиты пола, а распаленный очаг, висевшие на стенах гобелены и тяжелые портьеры заботились о том, чтобы эти плиты никогда и не становились особенно холодными. К этой комнате, служившей чем-то вроде приемной, примыкала спальня Фишера, большую часть которой занимала огромная кровать с балдахином, а все остальное место было отдано не менее роскошной мебели. На стенах висели картины в золоченых рамах, а на постаментах стояли мраморные бюсты предыдущих обенпатре монастыря. В покоях даже имелась личная ванная комната, в которой я увидела позолоченные краны и дорогие зеркала. В одном из них я заметила свое отражение и едва узнала смотревшую на меня молодую женщину с обритым виском и осунувшимися от постоянного напряжения чертами лица.

Я принялась быстро обыскивать покои, стараясь найти пачки документов и писем. В приемной ничего не нашлось, но в спальне Фишера стоял рабочий стол. Я выдвигала ящики, трясущимися руками вытаскивала пачки вскрытых писем и пролистывала их, пытаясь быстро понять содержимое. Хорошо, что Вонвальт научил меня высокому саксанскому, потому что большинство писем были написаны на нем.

Ничего интересного в них не было. Я все лихорадочнее обыскивала спальню, охваченная безрассудством азартного игрока – только ставила я на кон не деньги, а время. Или даже собственную жизнь. Сколько могло продлиться бдение? Не расходились ли уже монахи по своим кельям? Пожелает ли Фишер после службы выпить вина с другими старейшинами монастыря или же он сразу вернется в свои покои и ляжет спать? И услышу ли я хоть что-нибудь? Успею ли уйти?

Краткий прилив уверенности, который я испытала, войдя сюда, уже испарился. Мне внезапно стало казаться, что я поступила безумно опрометчиво.

Нужно было заканчивать. Я решила, что, сообщая Вонвальту о своей неудаче, смогу посмотреть ему в глаза, ведь я сделала все, что могла. Я с облегчением отвернулась и собралась уже было уходить, как вдруг обратила внимание на комод, стоявший в углу комнаты. Из-под одного ящика торчал маленький уголок листка бумаги.

Я сделала два шага к выходу из покоев, но затем остановилась. Всей душой ненавидя себя, я развернулась, бросилась к ящику и резко выдвинула его.

Я недоуменно нахмурилась. Внутри не оказалось ничего похожего на листы бумаги, только нижнее белье. Затем, пошарив внутри рукой, я сообразила, что у ящика есть скрытое отделение. Сделано оно было безыскусно и не смогло бы обмануть достаточно упорного сыщика. Я вытащила тонкое дно и едва сдержалась, чтобы не ахнуть, увидев под ним небольшую стопку писем.

Я схватила первое же и поднесла к глазам. Мои потные пальцы оставили на бумаге влажные следы. Письмо гласило: