Правосудие королей

«КП» наверняка расшифровывалось как Колледж Предсказателей. Так назывался один из правящих органов Неманской Церкви. Я гадала, действительно ли столь высокопоставленная, августейшая организация прислушивалась к Клаверу или же его слова были пустым бахвальством. Как бы там ни было, «стремление продолжить свою помощь» явно означало, что Фишер снова добровольно набил сундуки храмовников деньгами. Он явно рассчитывал именно на такую услугу, какую пообещал ему Клавер. Если казна действительно получала с торговых акцизов столько, сколько было написано в учетных книгах, даже толика этих денег, будучи украденной и переданной монастырю, стала бы лакомым куском для людей вроде Клавера и его армии храмовников. Все-таки армии всегда нуждались в больших деньгах. Солдатам требовались не только мечи, копья, стрелы, щиты и доспехи, но и огромные запасы провизии – как для них, так и для лошадей. А еще они нуждались в нескончаемой веренице умелых ремесленников и женщин, которые строили бы им укрепления, готовили еду, подковывали лошадей, чинили осадные орудия, заботились о больных и раненых, утоляли их низменные желания, читали им проповеди и так далее. На земле не существовало более дорогостоящего дела, чем война, но, к счастью для Клавера, он нашел готовый источник средств, отчасти покрывавший эти расходы.

Я снова сложила письмо, убрала его на место, вернула фальшивое дно и прикрыла его исподним. Больше я не смела оставаться в спальне. Стало ясно, что Фишера и Клавера что-то связывало, а этого было достаточно, чтобы Вонвальт смог выбить из Фишера правду, прижав его посильнее Голосом Императора.

Я закрыла ящик, радуясь, что это опасное предприятие завершилось, повернулась, чтобы уйти…

…и застыла в ужасе, услышав, как дверь в покои распахнулась.

Я лихорадочно огляделась. В комнате было лишь одно место, где можно было спрятаться, – под кроватью. Я вмиг очутилась на полу и скрылась из виду, стискивая кулаки и зубы. Мое сердце бешено колотилось, и я была уверена, что его услышат.

Мне хотелось плакать. Я была так уверена, что услышу, когда завершится бдение, и не подумала, что все обитатели монастыря могут разойтись, не поднимая большого шума. Хотя, возможно, они все же шумели, но я была слишком увлечена чтением писем и не заметила этого; или же толстые каменные стены поглотили весь звук. Это было не важно.

Кровать была достаточно высокой, чтобы я могла выглядывать из-под нее, и при этом достаточно низкой, чтобы меня было не видно. Я попыталась успокоить себя несколькими глубокими негромкими вдохами.

Под кроватью не лежали вещи, и ни у кого не было причин заглядывать под нее. Мне оставалось лишь взять себя в руки и ждать, когда представится возможность уйти.

Я услышала, как Фишер что-то делает в приемной; затем, когда с его возвращения не прошло и пяти минут, раздался стук в дверь. Фишер вздохнул, и я услышала, как дверь отворилась.

– Брат Уолтер, – сказал Фишер. До спальни донесся шум толпы, расходившейся по коридорам: слышались шаги, праздные разговоры, чей-то радостный смех. В тот миг меня страшно терзало желание оказаться среди них. В какую безвыходную ситуацию я себя загнала! Впрочем, совершенно во всем я винила Вонвальта.

– Тебя что-то тревожит? – устало спросил Фишер.

– Та толская девчонка. Которая просила убежища.

– Вот как, – нетерпеливо сказал обенпатре. – Я устал, брат мой. Что случилось?

– Она не в своей келье.

Я прикусила руку, чтобы не вскрикнуть. Я ощущала себя лисицей, попавшей в капкан. Меня захлестнул животный страх, первобытный и неукротимый. В голову полезли безумные мысли: возможно, я могла проскочить мимо них, выбежать из покоев, промчаться по лабиринту коридоров, выскочить из главного входа, пробежать мимо привратника… Но что потом? Мысли о побеге были вытеснены более темными образами, просочившимися в мое сознание, как горное масло в песок. Я представила, как меня убивают на холодной, опасной дороге к городу, пронзают мечом и оставляют замертво на обочине или хуже – разбивают мне голову, как леди Бауэр, и швыряют, задыхающуюся и оглушенную, в ледяную Гейл.

– Разве она не больна? – спросил Фишер. – Мне так сказали.

– Якобы больна.

– Тогда, возможно, ее замутило, и она вышла.

– Ее нет нигде в женских уборных.

– Что я тебе об этом говорил? – резко сказал Фишер. – Мы уже обсуждали подобные выходки.

– На этот раз все по-другому. – Уолтер говорил почти раздраженно, но давление церковной иерархии заставляло монаха держать свой гнев в узде. – Я ее подозреваю.

– В чем?

– В том, что она попросила убежище под ложным предлогом.

Фишер наигранно вздохнул.

– Мы это уже проходили.

– Я же вам говорю, на этот раз все по-другому. Сестра Кляйн была лгуньей. Вы же знаете, эти венландцы врут как дышат. Она…

Я представила, как Фишер поднимает ладонь, заставляя его замолчать.

– Моя снисходительность едва выдерживает тяжести твоего греха, брат, – сказал обенпатре.