Стучалась Эмилия. Она отворила дверь, скользнула внутрь, закрыла за собой и, жестом попросив меня молчать, прислушалась, не звучат ли в коридоре чьи-либо шаги. Было непривычно видеть ее в одной лишь ночной сорочке, без платка. Ее волосы оказались светлее, чем я думала, глядя на цвет ее бровей.
– Что, Казивар тебя побери, случилось? – спросила я. Мое сердце бешено колотилось, а кровь пела в жилах. – Из-за тебя нас обеих высекут.
Эмилия подошла к кровати и села. Я видела, что она расстроена.
– Насчет того, что произошло позавчера, – сказала она.
– Да?
Она открыла рот и снова закрыла его. Я терпеливо ждала. По опыту я знала, что ни строгие, ни осторожные расспросы не заставят ее открыться мне.
– Этот монастырь… темное место, – сказала она. В ее голосе звучала скорбь. – Меня ждет черное будущее.
Я едва сдержалась, чтобы не завопить. Моя голова пошла кругом, а мурашки побежали по телу с такой силой, что меня чуть не затрясло.
– Пропади моя вера, Хелена, ты в порядке? – спросила меня Эмилия. Моя неожиданная реакция удивила ее, и подавленность девушки как рукой сняло. Я не ответила. От страха мне стало дурно. Во время сеанса Грейвс сказал те же самые слова. Те же самые. Я как наяву видела его взгляд, взгляд Плута, которым он сверлил меня, когда произносил их.
– Хелена? – позвала меня Эмилия.
– Где ты услышала эти слова? – выдохнула я. С меня лился пот, я дрожала и была готова расплакаться. На меня сплошным потоком нахлынули воспоминания: сеанс, кошмары и испытанный мною ужас.
– Хелена, ты меня пугаешь, – сказала Эмилия. – В чем дело? Что я такого сказала?
Я сосредоточилась, заставила себя дышать ровнее и расслабиться, используя техники успокоения, которым меня научил Вонвальт. Казалось, прошло немало времени, прежде чем я снова смогла заговорить.
– Однажды я уже слышала то, что ты сказала. Те же самые слова, только говорил их… кое-кто другой. Это застало меня врасплох.
– Я не понимаю, – сказала Эмилия. – Мне их никто не говорил. Я и не думала, что они что-то значат. Просто сказала, что чувствовала.
Мое сердце все еще бешено колотилось, но спокойствие уже начало возвращаться ко мне. Я утерла пот со лба рукавом. До меня дошло, что Эмилия понятия не имеет, о чем я говорю. Продолжая расспрашивать ее об этом, я лишь привела бы ее в замешательство, а она только сейчас решила открыться мне.
– Прости, – сказала я, помотав головой и виновато улыбнувшись. – Просто мгновенное помутнение рассудка. Пожалуйста. – Я жестом попросила ее продолжить. Она смотрела на меня настороженно.
– Я была служанкой, – сказала она. – Мой хозяин был добрым человеком, но он внезапно умер, будучи в долгах, и меня вышвырнули на улицу. Мне было больше некуда идти, а здесь ко мне поначалу относились хорошо. Обенпатре Фишер – хороший, благочестивый человек. Он не знает, что творится в глубинах монастыря.
Я нахмурилась.
– О чем ты? – спросила я. Мне пришлось сдержать себя, чтобы не спросить о брате Уолтере.
Эмилия огляделась. Тишина окутала нас, как одеяло. Никто не шевелился.
– Здесь обитают плохие люди, – прошептала она. – Я не знаю, чем именно они занимаются. Но их больше одного. Они пользуются старыми подземельями. Роятся там, как пчелы в улье.
– Кто они такие? – спросила я столь же тихо.
– Они не посещают службы, как все остальные. У них словно есть какое-то особое разрешение. Я знаю лишь одного. Порой я его вижу. Они, как и мы, носят пурпурные рясы; так их сложнее распознать. Да и зрение у меня не самое хорошее.
– Что за подземелья? – спросила я. – Здание, как я вижу, старое. Почти что замок.
– Именно, – сказала Эмилия. – Здесь не всегда был монастырь. Оно очень старое, туннели уходят глубоко в скалу.
– Откуда ты это знаешь? Ведь туда наверняка запрещено спускаться.
Эмилия ненадолго замолчала.
– Один из них пытался надо мной надругаться, – тихо сказала она. У меня внутри все сжалось. В мире существовало множество гнусных подонков, желавших воспользоваться отчаявшимися юными девушками. В Мулдау мне и самой нередко доводилось сталкиваться с нежелательным вниманием. Но у меня был крутой нрав – по крайней мере, тогда. По Эмилии же было непохоже, чтобы она обладала уличной смекалкой. То, что кто-то пытался надругаться над ней, да еще и в месте, которое должно было стать для нее тихой гаванью, наверняка безвозвратно уничтожило ее веру в силы добра.
– Как это произошло? – спросила я. – Подробности можешь не рассказывать. В моей работе с таким приходится сталкиваться довольно часто.
– У него не получилось, – резко сказала она, внезапно разозлившись. Впрочем, ее пыл вскоре потух, как уголек в ведре воды. – Я пнула его… туда.
Я улыбнулась, услышав это.
– Умница, – сказала я.
– Это произошло в складских помещениях. Ты ведь знаешь, что монастырь запасает еду для Долины на случай, если когда-нибудь наступит голод.
Я кивнула. Такая практика казалась мне устаревшей, ведь зачем нужно было складировать продукты, если через город проходил столь колоссальный объем торговли, а сованское владычество принесло провинциям заветную стабильность.