Правосудие любой ценой

Достал из кармана джинсов массивную золотую цепочку. Надел ее себе на шею. Снял рубашку, предварительно вынув мелочь из кармана, и, небрежно скомкав, сунул рубашку в сумку. Достал футболку с импортной надписью. Надел. Из сумки же достал массивный золотой перстень с печаткой, натянул на мизинец правой руки. Потер о джинсы. Подумал секунду, стащил джинсы, спрятал их в сумку и надел вместо них длинные, ниже колен, шорты. Из сумки извлек шикарную барсетку, мобильник, который повесил на пояс.

Спустив воду, Гринчук вышел из кабинки, остановился перед зеркалом. М-да, подумал Гринчук, одежда не красит человека, она его полностью преображает.

Гринчук оглянулся. Кроме него в туалете не было никого.

– Фильтруй базар, – процедил Гринчук, глядя в зеркало.

Не то. Нужно что-то более типажное. Есть. Гринчук улыбнулся. Несколько лет назад он услышал фразу, полностью передающую содержание «фильтруй базар», но при этом имеющую совершенно восхитительный скандальный оттенок. Конкретный наезд и провокацию конфликта.

– Выпасай хрюканину! – сказал Гринчук своему отражению.

Пальцы на правой руке оттопырились автоматически. Рефлекторно.

Инга наверняка оценит. Когда увидит. Если увидит, мелькнула дурацкая мысль. Слышь, Зеленый, ты и сам выпасай свою хрюканину! Какие могут быть «если»! Когда увидит. Типа.

Гринчук прошел через зал ожидания, купил в киоске бутылку самого дорогого пива и, прихлебывая его, не торопясь, подошел к своему вагону.

Проводница стояла на перроне. Проводнице было лет тридцать, но выражение перманентного конфликта на лице старило ее еще лет на десять.

– Когда едем, красавица? – спросил Гринчук.

– Билет давай, – потребовала красавица.

– А без билета, типа, ты меня уже в вагон и не пустишь?

– Не пущу, – сурово ответила проводница.

– Правильно, – одобрил Гринчук и протянул проводнице бутылку, – подержи.

Проводница механически взяла бутылку, потом на лице ее стало проступать возмущение.

– Сейчас, – поднял палец Гринчук, раскрыл барсетку и стал искать билет среди пачки стодолларовых купюр.

Взгляд проводницы замер, потом заметно подобрел.

– Нашел, – сказал Гринчук и сунул билет проводнице. – Забирай.

– Проходите, я потом соберу…

– Забери сейчас, чего я буду мозги забивать. Еще кончаться, не дай бог, – Гринчук отобрал у проводницы пиво и вошел в вагон. В тамбуре остановился. – Какое у меня место?

– Девятнадцатое, пятое купе. Нижняя полка.

– Чего? – оглянулся Гринчук. – А это что, не люкс?

– Это купе.

– Блин, вернусь, башку секретутке сворочу. Говорил же – люкс. А, может, мы моих соседей пересадим на фиг? – Гринчук присел на корточки, чтобы видеть лицо проводницы. – Я забашляю.

– Там посмотрим, – сказала проводница. – Вообще-то мест свободных на Юг сейчас не бывает.

– Ой, посмотри, красавица, – сказал Гринчук и пошел в свое купе.

Интересное ощущение. Словно одет в средневековые доспехи. Можешь говорить, что хочешь. Можешь вести себя как угодно. Нацепил маску, и развлекайся. Забавно.

– Вечер добрый, – Гринчук остановился на пороге купе, огляделся.

Парень с девушкой, лет по двадцать. Со свежими обручальными кольцами. И выражением испуганного счастья на лицах. Молодые сидели, держась за руки, и слушали крупного мужика лет сорока, с бородой и лысиной. На приветствие Гринчука все трое обернулись, и у всех троих на лицах мелькнуло приблизительно одинаковое выражение. Даже не брезгливость, а какая-то обреченность.

– Типа, попутчики? – спросил Гринчук.

– Да, – кивнул мужик.

– Юра, – Гринчук помахал рукой. – Можно просто – Юра.

– Оля.

– Иван.

– Василий, – сказал мужик.

– Это ж надо, – восхитился Гринчук, – живого человека – Васей назвать!

Живой человек измерил Гринчука скептическим взглядом:

– Юра, ты, к сожалению, не первый, кто мне об этом говорит.

– Во, блин, – засмеялся Гринчук. – А девятнадцатое место это какое?

– Это тут, – засуетилась Оля. – Мы сейчас уступим.

– А у вас, значит, – Гринчук сделал неопределенный жест рукой, – верхние полки?

– Да, мы сейчас, когда тронемся… – Оля посмотрела на молодого супруга, тот отвел взгляд.

Похоже, они надеялись уговорить кого-то из попутчиков уступить нижнюю полку. И начинать разговор должен был муж. И не начинал.

– Все мы тронутые, – сообщил Гринчук и сел возле двери. – Я, например, могу, типа, и на верхней поспать.

– Спасибо, – пробормотала Оля.

– Ага, – продолжил Гринчук, – сверху виднее, если дама ночью на нижней полке заголится. Помню, ехал я в столицу…

Зычный голос проводницы потребовал, чтобы провожающие покинули вагон. Поезд дернулся.

– Поезд двинулся, и мы тронулись, – сказал Гринчук и допил свое пиво.

В голову отчего-то лезли шутки старые, избитые. Жутко мешали цепочка и перстень. И барсетку все время держать в руках было чертовски неудобно.

Поезд тронулся. Гринчуку забросил свою сумку на верхнюю полку, пристроил за нее барсетку, и вышел в коридор.

Вагон за день раскалился, и сидеть в купе было просто невозможно. Оставалось надеяться, что сквозняк сквозь открытые окна в коридоре смогут спасти жизни хотя бы некоторым пассажирам.