Правый берег Егора Лисицы

– У нее есть какие-то приметы? Может, были травмы, переломы, может, остались шрамы?

– У Агнессы есть примета – у нее кривой мизинчик на руке, она его стесняется. Не снимает перчаток. Кажется, неудачно упала в детстве с дачных качелей… Я точно не помню.

– А вещи ее можете описать? Во что она была одета?

– Может, в пальто с меховой горжеткой? Она часто его носит. Мех – куница. Я не нашла в доме саквояж, очень удобный, знаете, такой небольшой. Скажите, но ее ведь здесь… нет? – женщина невольно заглядывает за мою спину, я загораживаю дверь. – Я думаю, она, конечно, уже дома. Вы ведь… Среди них есть?

– Вера?..

– Леонтьевна. Просто Вера.

– Вера Леонтьевна, вам не нужно волноваться, – я поразмыслил, что ей сказать, чтобы не вздумала прямо тут лишиться чувств. – Вы поезжайте сейчас домой. Вот только на случай, просто для порядка, оставьте мне ее фотокарточку.

– Да, конечно.

Она смущенно – «простите» – принялась вынимать карточку из рамки. Но заколебалась. Сидорня хмыкнул.

– Поймите, это не мои, вот, может, эту карточку Агнессы, для сцены.

Фото я взял. Положил на стол к остальным вещам. Следом за встревоженной Верой Леонтьевной подступили еще люди. Самсон притащил для родственников длинную лавку. Ухая от усилий, складно и быстро помог мне передвинуть столы. Карточку блондинки Агнессы я положил к вещам, привезенным с парохода. Осмотрел, среди них никакого коврового саквояжа. Необходим был помощник, чтобы вести протокол исследования. Так предписывали старые правила, но теперь протокол был моей инициативой. Былой порядок действий судебных врачей отменили, в первые годы новой власти приговор выносили в соответствии, как говорилось, с революционной справедливостью, без лишних бумажек. Недавно комиссия Наркомздрава все-таки взялась навести порядок и издала ворох циркуляров, которые определяли структуру экспертизы на местах. Но на деле, как туманно писали в отчетах, «судебно-медицинская экспертиза строилась на местах разнообразно». Это значило, что отчетность по ней почти не велась, применялись то старые законоположения, то новые формы.

Вести протокол я усадил товарища Репина. У него оказался довольно разборчивый округлый ученический почерк. Он подтянул рукава гимнастерки, поправил свою дикую шапку и смущенно пояснил, тыкая в буквы:

– Регент учил.

Писал Репин не быстро, но старательно – повернув к бумаге правый, здоровый глаз и наклоняя голову, как воробей, скачущий за мухой.

– Василий, а как вас по отчеству?

– Васильевич, – буркнул он. – К чему нам это отчество? Сейчас мы без этого всего, по делу надо быстро говорить. Вот, к примеру, я вас зову товарищ Лисица.

– Лучше просто Егор.

– Меня можете звать товарищ… Вася тоже можете.

Помявшись, спросил, когда я мертвых режу, не страшно? И любопытно ему посмотреть.

– Вы же на фронте были?

– Я при пулемете там. Ничего не рассматриваешь, не до того. Уж мы людей-то так резали, бывает, припомню, так как будто приснилось. Тут другое. Лаборатория! – он четко выговорил длинное слово без ошибки.

Опознать обгоревший труп, пожалуй, одна из самых непростых задач. Нужно провести полное секционное исследование тела, микроскопическое – кожных покровов. Установить травмы при обгорании сложно, их уничтожает огонь. Тело человека – хрупкое, пепел к пеплу. Пламя съедает все следы. Особенно сложно установить, сгорел человек или погиб еще до пожара. Ровное обгорание ресниц обоих глаз, если ресницы не уничтожены огнем полностью, встречается одинаково часто при посмертном и прижизненном воздействии пламени. Очевидный признак смерти от огня – «поза боксера», мышцы спины уплотняются, тело выгибается как лук.

Хотя открытые части тела сильно обгорели, удалось установить, что один из милицонеров погиб в перестрелке. Две пули были выпущены из одного оружия. Работали допоздна. Двигалось тяжело. Свидетели плохо видели в дыму. Их показания сильно разнились. Даже количество пассажиров можно было узнать лишь приблизительно. Были данные по купленным билетам, но явно не точные. Билетный контроль в порту слабый. Не все покупают в кассе. Важнейшим делом было опознать тело, сильно покалеченное гребными колесами. Собственно, от него осталась только рука. Здесь я воспользовался подсказками из дела Гуффе (его вела французская полиция). Рука определенно мужская. Была сломана, но при жизни, явно давно. Определил рост по параметрам кости. Сохранился фрагмент татуировки – два флага и корона. Ее я помнил. Быть изрубленным винтом – страшная смерть, пусть даже погибший был бандитом и осведомителем. Я подписал протокол исследования.