Правый берег Егора Лисицы

Нанберг спокоен, деловит, уверен. Ничего общего с пациентом из палаты в конце коридора. В чистой гимнастерке, сапогах и накинутом рабочем полушубке он больше не сутулился. Кожа на лице все еще землистого оттенка, кости черепа торчат. Одежда сидит свободно, сильно похудел в больнице. Но распоряжения рабочим отдает быстро, не задумываясь над словами. Заметив, что я рассматриваю экскаватор, он похлопал по боку агрегата, словно потрепал лошадь.

– Хорошая машина, с ней дело идет не в пример быстрее. Допустим, построена еще при царском режиме и по немецким чертежам, но уверен, что скоро у нас будет такая своя, советская техника.

Отряхнул руки, поправил торчащий под мышкой портфель и, решившись, спросил:

– Вы с новостями? – пошарил по карманам в поисках папирос, ловя локтем портфель, наконец, достал, – будете?

Когда я отказался, закурил сам. Руки немного дрожали.

– Говорите как есть. Вера считает, что от меня нужно все скрывать, – Нанберг курил, сильно затягиваясь. – Но я знаю, она приходила к вам. Говорила с приятельницей Агнессы. Зачем-то писала в Армавир. Как будто Несса уже не вернется. Я накричал, зря, конечно. Я все время говорю с ней, утром, вечером. Все пытаюсь как можно точнее вспомнить. Пока выходит, знаете, как обрывки. Вы ведь не нашли ее, да?

Он наконец задал главный вопрос. Я никогда не умел вести подобные разговоры с родственниками. К тому же Нанберг очевидно мучился не только пропажей жены, но и чувством вины за свою слабость, неспособностью вспомнить ничего, что могло бы помочь.

– Нет. Пока нет. Но отчаиваться рано. Я как раз потому и приехал, что хотел расспросить вас, не теряя времени.

– Если вы не нашли… ее, – он не смог произнести «тело», – это ведь значит, что она жива, Несса? Она не могла растеряться, даже если дым, столкновение. Не ее характер, – ударил кулаком по ладони, портфель все-таки вылетел. Поднял, отер грязь.

– У меня в четыре часа должны быть товарищи из Москвы, комиссия для проверки хода работ. Давайте сейчас поедем обедать. И поговорим. А потом я успею вернуться сюда.

Вез нас молчаливый улыбчивый шофер Петя. Нанберг говорил о делах намечающейся стройки. Я понимал. Ему не хотелось слышать то, что мог бы сказать о своей работе я. Военная четкость старой закалки, которая была заметна в его движениях после больницы, ощущалась и в его словах. Очевидно было, что в порученное ему дело он пытается вникнуть, разобраться. Он рассказывал об идее новых рабочих районов города-сада. Этот проект только задумывался, но Нанберг был абсолютно уверен, что он обязательно осуществится. По дороге попросил заехать «на минуту» с ним в контору. Минута растянулась, я ждал в приемной. Корреспонденция, звонки, посетители. Извинившись, он попросил машинистку принести чаю. Я ожидал увидеть пишбарышню, но корреспонденцией Нанберга занималась гражданка средних лет и такого маленького роста, что сначала я принял ее за подростка. В хромовых сапогах и так туго повязанной красной косынке, что была натянута кожа. Нанберг отдал ей несколько писем и раньше, чем он нас представил, она сунула руку:

– Раиса!

Нанберг попросил передать пакеты курьеру срочно, добавив «аллюр два креста». В ответ она неожиданно улыбнулась. И вышла, напоследок посмотрев мне точно в середину лба, будто наводя прицел.

– Это между нами со старых времен, в Гражданскую так отмечали для курьера срочность, – усмехнувшись и рассеяно проглядывая бумаги, объяснил Нанберг. – Ираида, Рая, как она представляется, давно со мной. Она и Петя, Петр Зубов, шофер, вы его уже знаете. Свои люди.

Размашисто подписывая протоколы очередного заседания комиссии, Нанберг продолжал говорить. Раиса принесла чай. Не успел я подняться, чтобы взять свой стакан, как Нанберг резко отодвинул поднос в сторону.

– Черт знает что! Сколько бухнули сладости! Раиса! Товарищ Мозговая!

– Вы всегда пьете такой!

Он раздраженно стучал ложкой, размешивая сахар.

– Хорошо, я сделаю новый.

Нанберг снова достал папиросы.

– Зря я в самом деле обидел Раису, представьте, действительно всегда любил сладкий. А теперь не могу, душа не принимает.

Окурки он сильно сжимал зубами, скуривал до основы. Папиросы были те же, что нашлись на пароходе, а вот окурки другие. Он подвинул пачку ко мне.

– Курите?

– Редко.

– А у меня вот привычка, – Нанберг отвлекся и ткнул окурок в чернильницу, – черт, забываю. То в чашку суну папиросу, бывает, в горшок с фикусом. Вера всегда ругается. Вот черт его знает, что это за болезнь у меня с памятью. Ведь курить не бросил. Привычка – вторая натура.

– Всегда этот сорт?

– Он везде есть, достать легко.

Папиросы второго сорта «А», артель МОСГИКО, в самом деле сорт популярный. Нанберг поднялся, прошелся по комнате, дернул створку окна, впуская холодный воздух.