Праздничная гора

Умчалась шумная когорта,
И долго возбужденный дед
Ошеломленному эскорту
Кричал напутствия вослед.
А ты отца с собой тянула
К тропам, к горам, по следу мула.
Как ты любила те прогулки,
Села коричневые улки,
Домов причудливую кладь,
На них уснувшие зигзаги,
И арок темень, и овраги,
И облаков седую рать,
И малолетнего бычка
У материнского соска.

В садах стучали уж камнями,
Сбирая в улей блудный рой,
И меж цветными петухами
Мелькнул, блеснул, завелся бой.
И пал окровавленный враг,
К увеселению зевак.
Вдали тропинки извивались,
По ним горянки поднимались
Просить у неба урожай.
Пока языческим рефреном
Они кричали вожделенно,
Зовя богов и ворожа,
Мужчины соблюдали «дин»{Вера, религия (араб

.).}.Твердили хором: «Бог един».

Чтение Махмуда Тагировича прервали отдаленные выстрелы и вой автомобильных сигнализаций. Он выбрался из кустов, исцарапав себе руки, и выглянул на дорогу. За электрическим столбом прятались два школьника с рюкзаками, а прямо на проезжей части валялся мертвый в полицейской форме. На улице быстро собирался народ. Из автомобилей, доставая телефоны, стали выходить любопытствующие, и уже через минуту образовалась длинная пробка.

Поэтический настрой был сбит. Махмуд Тагирович засунул тетрадь в портфель, пощупал на голове отсутствующую шляпу и пошагал прочь от собравшихся. Он пытался стереть из памяти сцену с убитым полицейским и настроиться на дискуссию с Пахриманом, своим приятелем-лакцем.

Обычно они собирались у Пахримана каждый четверг на обед. Ели курзе с конским щавелем или чуду с творогом, играли в шеш-беш и яростно спорили. В прошлый раз Пахриман доказывал, что именно лакский Сурхай-хан разбил Надиршаха в 1741 году, а Махмуд Тагирович горячился, цитировал аварскую эпическую песню и напирал на то, что Сурхай-хан был турецким агентом, а жена его содержалась у Надиршаха в гареме. Дискуссия почти переросла в ссору, но тут жена Пахримана внесла кизлярскую мадеру, и вечер кончился мирно.

Внезапно Махмуд Тагирович вспомнил, что до четверга еще не скоро, и повернул к дому. Дом его, увитый виноградом, выходил на одну из главных улиц. Поднявшись по старым деревянным лестничным маршам, Махмуд Тагирович открыл дверь собственным ключом с болтающимся брелоком в виде двух горных отрогов и на пороге с испугом обнаружил, что жена его еще дома.

– Махмуд! – закричала она из комнаты.

– Да, Фарида, – отозвался он, снова щупая макушку.

– Махмуд, – жалобно повторила жена, выходя из залы и закутываясь в невесомую золотистую шаль, – у Марата опять проблемы в университете. Ты там работаешь, и ничего не можешь для внука сделать!

– Я что могу… – начал Махмуд Тагирович.

– Что ты можешь? – воздела жена руки кверху. – Аллах видит, что ты ни сыну своему не помогал, ни внукам! Абдуллаев ты видел, как подсуетился, куда он детей устроил? А Омаров? У его жены по пять килограммов золота на каждой руке!

Жена без сил опустилась на кресло и прикрыла лицо руками.

– Фарида… – снова начал Махмуд Тагирович.

– А твой брат, – всколыхнулась та, – младше тебя на десять лет, не имеет твоего образования, а скоро хозяином завода станет. Ты у него бы поучился.

– У меня хорошая работа, – возмутился наконец Махмуд Тагирович.

– Ты с нее что-нибудь поимел? Тебя там все за дурака считают, я прямо тебе скажу, – накинулась жена, – нормальные люди деньги делают, родственников устраивают. У тебя столько возможностей было, и я тебе чего только не советовала, ты разве меня слушал?

– Фарида, что ты начинаешь, что за ай-уй, – скривился Махмуд Тагирович.

– Я еще не начала, – привстала жена, грозя пальцем, – у меня еще много терпения. Что, опять к Пахриману пойдешь?

– Куда хочу, туда пойду, – обиженно засопел Махмуд Тагирович.

– Давай, развлекайся, пиши, пока жена работает, – сказала она, кивнув на его портфель и собирая сумку.

Воспользовавшись паузой, Махмуд Тагирович шмыгнул в свою комнату и там затаился, пока не хлопнула входная дверь.

4