Праздник побежденных: Роман. Рассказы

У Буракова штаны из студебеккеровского брезента, при ходьбе издают «жви-жви», и ползать в них сто лет можно, как говорил военрук. Бураков ладно и пополз, сбив пилотку на затылок и волоча винтовку за треньчик.

Бураков получил «пятерку», Фимчик-Вонючка — «двойку».

* * *

После уроков они отправились за сетью. В улочке меж глинобитных дувалов к ним присоединились трое из 6 «Б».

— Ребята, а куда? — спросил Желудь. — На верхние арыки? Там бычков видимо-невидимо.

Они промолчали. Но каждый видел себя в урюковых садах в прохладе и тиши. Вода на арыках вспухает из глубин шоколадным узором. Там страшно, мутно, но рыбы зато…

— На реку! — скомандовал Бураков.

Можно и на реку. Даже еще лучше. Вода на реке прозрачная, ледяная среди ослепительно белых раскаленных голышей. Заводи, бутылочно-зеленые, вьют воронки, расползаясь шипящим кружевом. На перекатах река сплетается в белую полосу, ревет. На берегу они придавят учебники горячими камнями, закатят штаны — и в реку! Вода будет бить в щиколотки, леденить, курчаво завиваться за ногами. Бураков и Законник спустят белую сеть в зеленый поток. Остальные будут бросать камни, приглушенно ухающие в дно, когда поднимут сеть… Там сверкающие как сабли «маринки», там голубые бычки будут пыжиться на черных парусах плавников, и всем хватит. Ведь Фимчик же сказал! Они с надеждой ласкали взглядами затылок «своего» Фимчика. Прилипала восторженно спросил:

— Ребята, а на чем жарить будем?

Ему дали затрещину, и он замолчал. Они цветастой стайкой шли тутовой аллеей среди хлопковых полей. Никто не выбивал портфели, не вспарывал ногами белую пыль. Впереди Фимчик с локтями в ссадинах, они за ним. На развилке Фимчик повернул от дома.

— Куда? — спросил Бураков.

— Хлеб купить.

— Имеет право, — сказал Законник.

На базаре у инвалидов Фимчик купил буханку. Желудь разворачивал одеяло над стопками горячих лепешек, тряс лепешки, взвешивая на руке, торговался с киргизками. Он знал в лепешках толк. Десять купил, две «спер».

Они сели в тень у голубой воды хауза. Бураков в пилотку порвал лепешки. Все жевали, не сводя восторженных глаз с Фимчика, говорили о рыбах, о большом соме в омуте под корягой. Фимчик брал кусок, деловито оглядывал и ел, по-крысиному мелко пережевывая. Глаз сосредоточен поверх голов, поверх плоских крыш. Он не видел, не слышал, он ел. Живот Фимчика выполз, он погладил его, и все улыбнулись. Желудь сказал:

— Ну, рыбачки, а теперь…

И все поняли, что значит «теперь».

* * *

Фимчик жил за кладбищем в кривой и столь узенькой улочке, что оси арб прорезали шрамы в стенах дувалов. Фимчик ударил цепочкой в дверь и тягуче прокричал:

— Апа! Апа-ю!

В щели появился глаз, загремел запор, и Фимчика впустили. Ребята переглянулись, стали ждать под тутовым деревом.

Жгучие лучи сникли, кибитки и дувалы приобрели тень. Они ждали. Солнце уже коснулось малиновых песков. Они ждали. Желудь влез на шелковицу и со слезой известил:

— Он дома, стоит как Наполеон!

Они оседлали дувал и увидали Вонючку. Он стоял в окне в сумраке кибитки, палец в ноздре, взгляд печален.

— Выходи! — крикнул Бураков. — Хуже будет.

Фимчик молча моргал.

Они корчили рожи, свирепо сучили кулаки, водили по горлу.

— Ну, гад!..

Бураков сощурил веки и прошептал:

— Братцы, сети нет. Вонючка обманул.

Он уходил первым с праведным гневом. Его обманули! И кто! Кто? Вонючка, какой-то польский еврей! Буракову хотелось плакать, но он до белизны сжимал кулаки, держался. Следом пылила молчаливая ватага. Лбы нахмурены, зубы стиснуты, во взгляде одно: «Казнить Вонючку!»

* * *

На другой день Фимчик не выходил на перемены. Уроки казались короткими, и время неумолимо несло к этому ужасному «после уроков». Он вымученно улыбался, когда Прилипала катался по полу и кричал: «Фу! Воняет!» И девчонки, зажав носы, вторили: «Фи!» Стоило учительнице отвернуться, как в затылок попадали огрызок или мел, раздавался смешок. Фимчик не реагировал — это не страшно и не очень больно. Страшен был Бураков. Воспитанный в традициях Макаренко, он любил «правду», если директор спрашивал, кто разбил стекло, Бураков отвечал правду, глядя в глаза. И как же любили этот прямой и честный взгляд учителя! Фимчик под этим взглядом цепенел. Он знал, что преступил. Он был один, против него — все.

Отзвенел звонок. Класс опустел, и Фимчик с учительницей остался один среди пустых парт. Учительница проверяла тетрадки, Фимчик с ужасом поглядывал в окно: там рожи, кулаки, маячат золотой вихор и пилотка Буракова. Учительница не видела, не слышала. Она пропускала ошибки в тетрадях и вытирала слезы. Ей пришла похоронка, и руку охватывала траурная лента.