Праздник побежденных: Роман. Рассказы

Потом комната… Из-под зеленого бра на ковер лег мягкий круг света. Феликс сел в кресло, она напротив на журнальный столик, сняла трубку, набрала номер ресторана.

— Сыр, фрукты, холодную телятину, маслины, бутылку кагора, бутылку шампанского. — И пока там, в ресторане, записывали, прикрыв трубку, шепнула: — За все плачу я, имей в виду, — и снова в трубку: — пожалуйста, большую вазу для цветов. Что? Нет цветов? — И, обласкав взглядом Феликса: — Поймите правильно, цветы не нужны, нужна ваза.

Она отставила телефон и курила, сидя на столике, забросив ногу на ногу, и туфля шлепала по пятке. Феликсу так приятно видеть ее в волокнах дыма, под абажуром. Но раздается стук, и он напрягается:

— Пришли, слезь со столика.

— Никогда, — вызывающе улыбается Натали и шлепает туфлей.

Он малодушно вышел в другую комнату и был уверен — произойдет скандал: официантка не упустит случая самоутвердиться. Феликс терпеть не мог провоцировать продавщиц, официанток или сапожников, людей «простых», и уж «кое-что, как-нибудь знающих», и не хуже других. Но официантка сервирует стол, белея блузой в двери. Натали так же восседает, и, странно, никакого выговора, и Феликс понял: официантка и Натали — люди современные, и каждый демонстрирует свое превосходство и утверждает себя, требуя свою порцию удовольствия, и не сомневаясь наслаждается ею.

Натали оказалась сильней. Стоя за дверью, он подумал о том, что он в их глазах человек растяпистый, никчемный, с другого, давно проплывшего парохода, и вряд ли Натали способна полюбить такого монстра.

— А для чего вам ваза? — спросила официантка. Натали кивнула на букет. Это Феликс видел в щель.

— Боже, какие розы! — завосхищалась официантка. — Где вы их купили? — Потом по одной вставляет их в цветочницу.

Феликс достал бутылку коньяка из чемодана да так и замер с ней.

— Их не купили, — говорит Натали, — если хотите правду, их ночью для меня наворовал мой друг.

Наверное, официантка красивая, подумал Феликс и увидел ее лицо.

Она действительно была хороша. Поглядела на Натали с раболепием и ушла. На столе фрукты, шампанское, бутылка кагора.

Феликс откупорил бутылку, и, когда шампанское пенисто наполнило бокалы, она опустила в свой бокал и кольцо с брильянтом и серьги, и они разглядывали их на дне, уже покрытые пузырьками, словно серебряные гроздья.

— За тебя, мой Феликс, — сказала она. — Не вздумай дуться и казаться лучше, чем ты есть. — И, помолчав, добавила: — Мне больше чем достаточно того, что у тебя есть. Выпьем.

— Нет, за твой день рождения.

Они выпили, она села рядом на подлокотник. Под его щекой была ее грудь, и запах цветущей магнолии, и ему показалось странным, что кто-то в этом мире еще пьет за него и он кому-то нужен. Но он прогнал эту мысль и теснее прильнул к ней, сомкнув веки, а стоило их приоткрыть, как от зеленого абажура через ресницы, будто сквозь решетку, тянулись лучики. Ему было удивительно спокойно и хорошо. А она что-то говорила, потом потянулась к столу, и под всплеск бутылки вздрагивала ее рука, потом ее лицо, удивительно белое в золотом ореоле, с чуть влажными четко обозначенными губами, возникло близко. Она покачивала бокал, опустив глаза.

— Феликс, ты один из толпы спас умирающую птицу, потом танго, и я кричала, звала тебя, а ты был глух, и я пришла к тебе сама.

— А режиссер? — спросил Феликс. — Ведь он был ночью?

Она рассмеялась и тесней прижала его голову к груди:

— С ним деловые отношения, с ним мы написали сценарий.

— Ты умеешь писать сценарии? — спросил Феликс и почувствовал, что вовсе не пьян, и опрокинул в рот полбокала коньяка.

— Умею, разумеется, с ним.

Она освободилась от объятий, оглядела его цепко, чуть выдвинув подбородок, и, смежив ресницы, сказала:

— Не вздумай меня ревновать, мой любимый, это глупо и несовременно. И помни: тебе будет со мной не просто — все вокруг меня сияюще и великолепно, все вкусно, дорого, но все карнавально, и в этом прелесть, все рушится во прах и проходит без следа, но с тобой должно быть иначе. Я впервые поняла, что люблю. Я люблю тебя, мой Феликс.

Она боднула Феликса в лоб да так и осталась с косящим, подернутым винной дымкой взглядом. Ее бедро между его колен. А в проеме декольте чуть отвисли груди, крестик выскользнул и мерцал на цепочке. Он вложил крест, она вздрогнула, царапая ресницами его висок.

— Феликс мой, а ты ведь мог уехать.

Он погладил ее плечи и сквозь золотистую сеть волос видел абажур в зеленых дымных волокнах, а она продолжила:

— Под балконом стоят мусорные бачки с отбросами, в них роются коты, а люди, проходя мимо, отворачивают лица, а я, — она соскочила с его колен и стала у зеркала, — а я … если б ты сказал … одно слово … только одно «иди», я погрузила бы по плечи руки в нечистоты, и они перестали бы быть для меня отбросами. Скажи, Феликс, и эти серьги, — она тряхнула головой, — засверкают над помойницами.