Праздник побежденных: Роман. Рассказы

За окном уже рдел рассвет. Фатеич потушил свечу и раздавил севшего мотылька золотым мазком по клеенке. Омерзение качнулось во мне, я встал. Он скорчился на кресле:

— Как? Ты уходишь?

— Да. Живи спокойно — больше не приду.

— А я не прошу прощения. Понимаешь, не прошу!

Я вышел.

— Фелько!!! Фелько, чертушко, — заплакал Фатеич, костылем застучал в пол. Но я, не попрощавшись, притворил дверь и подумал о другом: деньги, все, что лежат в кармане, — отдам хозяину, и еще о том, что очень устал и хочу спать.

* * *

Меня разбудил звон молока в подойнике. Я слушал не открывая глаз. Господи, как музыкально! Струи уже не звонко, а шипя вспарывали пену. Под окном утробный вздох животного, хруст жвачки, птичий гомон из поднебесья. Радость-то, радость какая! Но что за запах такой знакомый — грустный, чуть-чуть бумажно-восковой, заполнил комнату? Почему мне так печально и хорошо? Босиком прошлепал на крыльцо и сощурился от белизны. В огороде белоснежной завесью цвела акация. Господи, какое утро!.. Да сегодня ж праздник! Я постоял на влажных приступках, а хозяин в белоснежной рубашечке, в тон цветущей акации, раздувал под ней меднопузый самовар и радушно сказал:

— С воскресеньицем тебя, Феликс Васильевич! Выходь чай пить, да шальвары надень, баб не смущай.

Я помылся под краном студеной водой, оделся. Рубашка была выглажена и пересыпана душистой травой. Сел за стол под акацию. Хозяйка придвигала то сливки, то варенье. О пьянке никто и словом не обмолвился, лишь хозяин, держа блюдечко будто татуированной от угля рукой, разглядывая ордена, сказал:

— Люб ты мне, Феликс Васильевич. Эк, орденов на тебя понавешано, что спелая гроздь. А еще больше люб, что душегубом не стал, Мордвинова не удавил. Русский ты, воистину русский человек. — И заусердствовал, сдувая с блюдечка парок, затем продолжил, взглянув на белоцвет: — Ну, и акация же горазда, вся почитай что белым бела. К урожаю это. А вот сирень — та к войне.

Я поглядел на улицу. Крыши красные, зеленые килями проломили белопенистый цвет.

— Ишь, как бушует, — восторгался хозяин. — Выпьем-ка давай. — Он наполнил стопки красным вином.

— Хату винищем не оскверняй, — буркнула хозяйка, но и сама пригубила.

Я же услышал траурный призыв трубы и поднял стакан — помянул маму под белым куполом акации и голубых небес.

* * *