Праздник Прощания

-- Но он уверял, что сегодня никого из этих рутов не останется. Всех убьют какие-то парши.

-- Я так понимаю, что парши -- это вроде колонизаторов.

-- Именно. И руты падут от их руки. Не останется никого из маленького народа. Для чего же ему оставаться с ними, если их не будет, если не для того, чтобы тоже погибнуть? Только вот что: они-то не умирают, говорил Кадола. Я так понимаю, что их Бог принимает.

-- Опять ты за свои штучки.

-- Их Бог принимает. Но ведь Кадола не сочинил себя в этом мире. Получается, что он просто погибнет, умрёт, как обыкновенный человек. Возьмёт в руки нож (ты же видел, сколько всяких ножей у коротышек) и пойдёт прямо на паршей. А кто знает, какие они? Может, это черти, может обезьяны или обыкновенные фашисты... Всё-таки мы с тобой свиньи порядочные, Павел. Не читали никогда Кадолу нашего. Сейчас, быть может, смогли бы что-нибудь предпринять. А так...

Они брели по рассыпанным камням и отмахивались от наседавшей мошкары.

-- Заткнись, что ты душу травишь? В этой психованной стране все наизнанку. Как тут знать, что делать? -- Павел резко остановился и прислушался. -- Стреляют? Или гром? Ох, чует моё сердце, Папа, что нам с тобой отстрелял яйца в ближайшее время. Давай, работай ногами, -- Павел побежал.

Они кинулись прочь. Но прочь от чего? Они не представляли, где они и куда им надо. Они бежали быстро, сочно потея под мышками, на спине и на лице.

Вскоре Рудик упал. Трава исколола ему лицо, и он заплакал. Мир окончательно растерял свою прелесть. Потерялся и ужас. Осталась одна усталость.

-- Ну и влипли мы с тобой, Папа. Уж влипли так влипли. Детская сказка, а посреди нее два взрослых дяди торчат и разводят руками. Проклятье! Эту кашу не расхлебать. Это тебе не любовный треугольник разламывать...

До их ушей долетел слабый голос.

-- Приплыли, -- заключил Павел. -- Теперь накроют нас. Табак дело. Пора завещание составлять.

С минуту они лежали неподвижно в траве, затем Павел решил всё же посмотреть, что поджидало их за холмом. Он разгреб густую траву и почти перед собой увидел маленького старичка. Дряхлый рут стоял на коленях и упирался руками в землю.

-- Руки мои омертвели. Сила ушла, покинув меня, оставила, сделала ненужным, лишним. Сгубила. Нынче я никто. Я стал трупом и не смог с моим народом паршей встретить. Это страшит меня. Я не умер, но стал безжизненным. Для чего столько жизни дано было мне?

Старик уткнулся лицом в траву. Множество букашек сию же секунду поползло по его белой бороде на лицо ему, в нос, в рот, в глаза.

-- Прими меня! Успокой, приласкай, от тяжести освободи! -- пропел старик.

Букашки стремительно вырастали числом и быстро покрыли всё тело рута. Они копошились на нём, шелестели тоненькими ножками, и вскоре не стало видно старика. Живая куча насекомых копошилась в траве.

-- Вот это фокус! -- воскликнул подползший Рудик.

-- Давай-ка мотать отсюда. Не ровён час и нас обглодают. Я на такое внимание не напрашиваюсь.

Куча букашек в этот момент загудела и вдруг взметнулась с места, будто кто-то сильно подул на неё. Чёрными песчинками поднялись насекомые в небо и рассыпались в его голубизне. Ровно колыхалась трава. Старика не было.

-- Ушёл, -- прошептал Рудик, -- в Бога ушёл.

-- Иди ты... Мошкара, что ли, эта -- Бог? Хоть бы косточка осталась, а то просто исчез Ну, Кадола, ну, сочинитель...

-- А что там? -- показал Рудик куда-то в сторону, и Павел увидел странные чёрные глыбы, похожие на плиты заброшенного строительства. Приятели осторожно направились туда.

-- Тоннель. Это не то, о чём говорил Кадола?

-- У него бы спросить, -- злобно оскалился Павел, -- пошли. Рискнём. По сей момент удача была с нами.

Они углубились в проход. Маленькие тусклые лампочки освещали сырые стены. Тут и там виднелись толстенные ржавые цепи, опускающиеся со стен на пол. Вдоль коридора прорисовывалось множество громадных дверей. Где-то слышался тяжёлый скрип открытой двери.

-- Средневековье какое-то.

-- Давай войдём в эту, раз отперта. Терять уж нечего, -- сказал Павел и согнулся слегка, чтобы не удариться о мощный косяк. Рудик поспешил не отстать от приятеля. Пройдя в дверь, он потянул за собой железную ручку, дверь охнула, и что-то с грохотом обрушилось с обратной стороны. Рудик толкнул дверь назад, но она не поддалась.

Павел бросил на друга испепеляющий взгляд.

-- Для таких как ты, Папа, в музеях пишут, чтобы руками не трогали, -- произнёс он. -- Если мы тут останемся, дружочек, то ты покинешь мир первым, потому что я тебя сожру, когда проголодаюсь.

Павел зашагал вперёд, но идти пришлось недолго. Дорогу снова преградила дверь.

-- Если она не откроется, то я вышибу её твоей дурной башкой, -- пригрозил Павел через плечо Рудику и пнул дверь ногой. Она легко распахнулась.

-- Так, -- проговорил Павел, шагнув через порог.

-- Что там такое?