Происходило все так или иначе уже несущественно. Воспоминание об этих днях пронизано и ностальгическим чувством, рожденным музыкой тридцатых. Мелодии рождались из ниоткуда и звучали издалека-издалека, вторя друг другу. Они очаровывали, гипнотизировали и кажется все сущее было околдовано ими. И природа и люди: они плавно двигались в нежных томных звуках, как бы плавая в них, но в то же время и ритмично, хотя ритм был подчинен мелодии. И конечно, же музыка неотделима в моей памяти от танца. Глаза у танцующих полузакрыты, иначе чары могли развеяться.
Язык уступает место танцу, как будто в этих ритуально-торжественных движениях запрятан глубоко-интимный, сокровенный смысл, рожденный высшими силами. Танец стал как бы сутью самой жизни и все ее надежды неотделимы от него и томных звуков музыки, ее чарующих ритмов.
Язык танца, движений, вытесняет обычный язык, ибо все уже сказано…
Конец.