Праздник заклятий. Размышления о мезоамериканской цивилизации

А новые пришельцы требовали уже не крови, не человеческих сердец, а одного лишь золота, все больше золота. Не довольствуясь тем, что индейцы приносили сами, испанцы грабили их храмы и капища, не гнушались и грабежом могил прежних царей. «Для чего им столько золота? — недоумевает правитель Тангашоан. — Должно быть, эти боги его едят, потому и требуют еще и еще». Сидя в цепях после жестоких пыток, словно какой-нибудь преступник, молодой царь уже понимает, что надежды на избавление у него нет. Когда Нуньо де Гусман его запугивает, говоря: «Пусть принесут все, ведь христиане очень на тебя рассержены, они утверждают, что ты лишаешь их податей, полученных с селений, они желают твоей казни, потому что ты им вредишь, очень вредишь… Ты что, хочешь смерти?», в ответ молодой царь только повторяет: «Да, я хочу умереть». Так исполнилось пророчество молодой рабыни властителя Укарейо, которой боги на вершине горы возвестили, что на земле никого не останется.

«Описание Мичоакана» устами Тангашоана и последних знатных людей империи пурепеча задает серьезнейший вопрос: насколько жизнеспособны индейские цивилизации, уцелеет ли их ценнейшее наследие, расхищаемое и уничтожаемое кучкой безжалостных искателей приключений?

Невзирая на временной провал в полтысячи лет, слова тех книг не умерли. Ныне, когда миру угрожают ядерное уничтожение и варварское расхищение природных ресурсов, они все еще тревожат нашу совесть. Они напоминают, каким глубоким смыслом наполнялась жизнь в индейских цивилизациях, сколь упорядочены и полны гармонии их мифы. Пророчество о «сожженном мире», прозвучавшее в Мани более пяти веков назад и донесенное до нас жрецом Чилам-Баламом, и горькие недоумения последнего царя Мичоакана не устарели и в наши дни.

Истина, ведомая древним индейским племенам, не является тайным знанием или неразрешимой загадкой. Те книги написаны и для нас с вами. Они — свидетельство былого. Постараемся же сегодня их прочесть.

Небеса завоевывают Мичоакан [2]

Великие исторические повествования — всегда еще и книги бытия; они рассказывают нам о возникновении Земли, ее заселении первыми людьми, о появлении богов и их творений. Рассказывают с той простотой, как если бы весь мир был территорией одного племени, за обжитыми границами которой начинается другая жизнь, протекающая в ином времени, нереальном и опасном, словно страшный сон. Так, например, обстоит с первыми повестями иранского народа, с эпосом о великане Гильгамеше, с рассказом о том, как расселялся народ Израиля или, наконец, с преданиями Греции и Скандинавии. История всегда начинается со священного текста, связующего древнейшие мифы с рождением нации, языка, религии или способа правления. Но одновременно это еще и текст о первотворении мира, ведь он нам объясняет, откуда взялись имена всего в нем сущего. Нарекая именем, люди выхватывают из сумерек небытия горы, реки, ручьи, леса, кладут основание будущим храмам и городам. Подобный акт овладения землей — подлинное начало истории, угаданное по наитию мгновение, когда люди впервые встретились с богами.

«Описание Мичоакана» — один из подобных редких текстов (таковы же «Пророчества Чилам-Балама», созданные юкатанскими майя, или «Пополь-Вух», эпос индейцев киче), открывающих нам происхождение сущего. В этом произведении благодаря вновь приобретенной европейской письменности сохранилась вербализированная магия легендарного прошлого Мичоакана, народа, что после многовековых мытарств межплеменной войны обрел черты той нации, которой предстояло сыграть важную роль среди цивилизаций Мезоамерики.

Сама письменность имеет здесь второстепенное значение. Она — лишь средство передать послание будущим поколениям. В «Описании Мичоакана» есть нечто странное, похожее на сон, ведь оно по сути — завещание целого народа перед его гибелью, причем понятное нам лишь отчасти. Сама запись — рукой анонимного писца XVI века, сумбурная, цветистая, с наивными иллюстрациями, где индейская символика сочетается с традицией иллюминирования, принятой в монастырях Ренессанса, — есть квинтэссенция посредничества, вмешательства копииста, анонимного компилятора, воспроизводящего по-испански рассказ о последних жрецах Мичоакана под диктовку дона Педро Киньеренгари, сына петамути (одного из жрецов-историков при дворе правителя) и свидетеля последних мгновений владычества племени пурепеча. «Описание Мичоакана», равно как и «Книги Чилам-Балама», — еще и отчаянная попытка остановить время, спасти память, готовую растаять бесследно.