Пражское кладбище

Сходим. Кучер, похоже, торопится уехать до такой степени, что, пока я шарю по карманам в поисках одного-двух франков, он выкрикивает: – Не беспокойтесь, господин аббат, мне довольно и этого! – Холодно и страшно, – говорит Диана, прижимаясь ко мне.

Я от нее отстраняюсь. Но при прикосновении, не видя ее, только дотрагиваясь до ее локтей под верхней робой, я отмечаю, что она одета странновато: мантилья с капюшоном окутывает ее от макушки до пят, в темноте она неотличима от монаха из тех, которые прошмыгивают в подземельях строгих монастырей на страницах готических романов, что были модны в начале нашего столетия. Я этой, кажется, накидки не видел у нее никогда. Хотя, разумеется, мне не приходило в голову шарить у нее в сундуке, который она привезла с собою от Дю Морье из психиатрической лечебницы.

Дверь капеллы оказалась незапертой. Мы вошли в придел, озарявшийся свечами, горевшими в алтаре и на многих треножниках, расставленных полукругом по периметру апсиды. Свет сиял венцом около престола. Престол был под темным покровом, вроде погребального. Где положено быть или распятию, или иконе, находилась статуя козлоподобного демона, с воздетым фаллом непропорционального размера, не менее чем в тридцать сантиметров. Свечи не белые и не кремовые, а черные. В середине аналой, на нем разложены три черепа. – Я уже все знаю от аббата Буллана, – зашептала Диана, – это мощи волхвов, настоящих волхвов, не подложных. Это Теобен, Мензер и Заир. Те, кто были предупреждены возгоранием падучей звезды и спешно покинули Палестину, дабы не быть свидетелями при рождении Христа.

Перед престолом, тоже полукругом, выстроились юные девы – слева и отроки – справа. Все они так молоды, что почти невозможно понимать различие полов, весь полуциркульный строй составлен из изящных андрогинов. Тем в них труднее разбираться, что их головы увиты увядшими розами. Мальчики, правда, обнажены. Они показываются друг другу, меряются своими доблестями. Девочки в коротких туниках из почти прозрачного тюля, просвечивают маленькие груди и угловатые бока. Ничто не скрыто. Все они очень хороши, хотя на лицах читается скорее лукавство, чем детская невинность. Тем самым отроки и соблазнительнее. Я обязан признать (дико, впрочем, что я, прелат, исповедуюсь перед вами, капитаном!), что во время как меня не то чтобы страшат, но никак не тешат солидные дамы, я вполне подвластен пригожеству недоспелых существ.

Вереница томных послушников проплывает по алтарю, выносят нам небольшие кадильницы, раздают кадильницы участникам. Укрепляют какие-то смолистые ветки на треножниках. Зажигают. Вспыхивают огоньки в кадилах, возносится от этих кадил дым густейший и на редкость беспокойный запах экзотических курений. Обнаженные эфебы разносят всюду какие-то чаши. Одна из чаш достается мне. – Испейте, аббат, – говорит мне подросток с дерзким взглядом. – И проникнитесь духом нашего обряда.

Я выпиваю, после чего вижу и слышу все как в тумане.

Входит Буллан. На нем белая хламида, алый орарь и на шее – распятие вверх ногами. Распятие несет на себе черного козла, вставшего дыбом, выпятившего рога. При первом движении священнослужителя, по небрежению ли, по случайности, или с извращенною намеренностью, платье спереди расходится, и высовывается огромный фалл, какого я и предположить не мог в таком обрюзгшем человеке, притом напряженный, вероятно от воздействия снадобья, заблаговременно им принятого. Ляжки его обтянуты чулками, темными, но прозрачными, в точности как те, на картинках, публикуемых в «Шаривари» и других еженедельниках, доступных даже аббатам и кюре, некоторым почти поневоле, где изображается Селеста Могадор, когда она отплясывает канкан в «Танцевальном зале Мабия».

Пастырь поворотился тылом к молящимся и начал мессу по-латыни, андрогины подпевали ему.

– Во имя Астарота, Асмодея и Вельзевула. Миром Сатане помолимся.

– Сатано, ликуй.

– Об изобилии вожделений наших земных помолимся.

– Поклонихомся.

– Заступи и сохрани нас, простри тьму свою на нас и порази врагов наших, Люцифере, твоею силою.

– Тебе, Сатано.

– Блудодейства наши умножи.

– Всякой непотребе потворник.

– Яко подобает тебе слава, честь и поклонение.

– Благослови, душе моя, Сатану и вся внутренняя моя всю татьбу его. После этого Буллан вытащил из складок одежды крест, положил себе под ноги и потоптал: