Предания нашей улицы

Аватыф поспешила к отцу, усадила его и стала нежно гладить по спине. Арафа недоумевал: «Что случилось? Можег быть, он просто бредит? Вот проклятая старость! Как же тогда выглядит наш дед Габалауи, если, конечно, он еще жив?!» Обождав, пока дядюшка Шакрун успокоится, Арафа осторожно спросил:

— Дядюшка Шакрун, ты видел Габалауи? Не глядя в сторону Арафы, тот ответил:

— Глупец! Разве ты не знаешь, что он уединился в своем доме еще до времен Габаля?

Арафа засмеялся, а Аватыф тоже улыбнулась.

— Да продлит Аллах твои дни, дядюшка Шакрун! — пожелал старику Арафа.

— Твое пожелание имело бы цену, если бы сама жизнь что-нибудь стоила! — воскликнул Шакрун.

Девушка подошла к Арафе забрать стакан и шепнула:

— Оставь его в покое. Он совсем не спит по ночам! Арафа страстно прошептал:

— Мое сердце принадлежит тебе, Аватыф! И, прежде чем она отошла, добавил:

— Я хочу поговорить с ним о нас с тобой!

Аватыф погрозила ему пальцем и отошла, а Арафа принялся развлекаться, наблюдая за играми детишек на мостовой. Неожиданно со стороны квартала Касем появился Сантури. Арафа непроизвольно отпрянул от решетки окна. Что привело сюда футувву?! К счастью, Арафа жил в квартале Рифаа и его футуввой и покровителем был Аджадж, которого он щедро оделял «подарками». Сантури подошел к кофейне Шакруна и остановился. Не отводя глаз от лица Аватыф, он сказал:

— Кофе без сахара!

Из какого-то окна послышался смешок. Из другого высунулась женщина и спросила:

— Что заставило футувву квартала Касем пить кофе в кофейне для бедняков?

Но Сантури, казалось, ничего не замечал. Аватыф подала ему чашку, и сердце Арафы сжалось в груди. Футувва ждал, когда кофе немного остынет, и во весь рот, так что были видны его золотые зубы, улыбался девушке. Арафа поклялся в душе, что когда-нибудь затащит его на Мукаттам и там хорошенько отдубасит. Сантури отпил глоток и пробурчал:

— Спасибо твоим прекрасным ручкам!

Аватыф боялась и улыбнуться ему в ответ, и нахмуриться, а Шакрун с явной опаской наблюдал за этой сценой. Футувва протянул девушке монетку в пять пиастров и, не дожидаясь, пока Аватыф отсчитает сдачу, повернулся и пошел в кофейню квартала Касем. Аватыф смутилась, не зная, что делать, а Арафа тихонько приказал ей:

— Не ходи за ним!

— А как же сдача? — спросила она.

Дядюшка Шакрун, несмотря на слабость, поднялся, взял сдачу и пошел в кофейню. Вернувшись через некоторое время, он уселся на свое место и принялся громко хохотать.

— Успокойся! — умоляюще произнесла Аватыф. Старик снова встал на ноги и, обратившись лицом к Большому дому, воскликнул:

— О Габалауи! Габалауи!

Из окон, дверей, кофеен и подвалов на него устремились многочисленные взгляды, мальчишки столпились вокруг старика, и даже собаки глядели в его сторону. А Шакрун восклицал:

— О Габалауи! До каких пор ты будешь хранить молчание и скрываться? Заветов твоих никто не соблюдает, имение твое идет прахом. Тебя обкрадывают, Габалауи, так же как обкрадывают твоих внуков!

Многие хохотали над его словами, мальчишки хихикали, а Шакрун продолжал:

— Габалауи! Ты слышишь меня? Разве ты не знаешь, что с нами происходит?

Зачем ты покарал Идриса? Ведь он был в тысячу раз лучше, чем футуввы нашей улицы! О Габалауи!

В это время из кофейни вышел Сантури и крикнул:

— Эй, лгун, веди себя пристойно! Старик грозно повернулся к нему и сказал:

— Будь ты проклят, негодяй! Многие испугались за старика: «Пропал человек!» Сантури, ослепленный яростью, накинулся на Шакруна и ударил его кулаком по голове. Старик попятился назад и, если бы Аватыф не поддержала его, упал бы. Сантури, взглянув на девушку, вернулся на свое место в кофейне.

— Пойдем домой, отец, — сквозь слезы проговорила Аватыф.

Арафа выбежал из подвала, чтобы помочь ей, но старик, тяжело дыша, отталкивал их руки. Все вокруг молчали. Только одна женщина не выдержала:

— Это ты виновата, Аватыф! Надо оставлять его дома. Девушка вся в слезах прошептала:

— Ну что я могу сделать?

А дядюшка Шакрун слабым голосом все продолжал звать Габалауи…

97

Незадолго до рассвета безмолвие ночи нарушилось плачем, и вскоре все узнали о смерти Шакруна. Случившееся никого на улице не удивило. Приближенные Сантури говорили: «Гореть ему в аду! Он жил наглецом, и наглость свела его в могилу». Арафа же сказал Ханашу:

— Шакруна убили так же, как убили многих на нашей улице. Убийцы даже не пытаются скрывать своих преступлений. И никто не осмеливается жаловаться и прибегать к помощи свидетелей.

— О горе! И зачем только мы вернулись сюда?! — сокрушался Ханаш.

— Но это наша улица!

— Наша мать ушла отсюда с разбитым сердцем. Будь проклята и улица, и все на ней живущие!

— И все же это наша улица, настаивал Арафа.

— Как будто мы должны расплачиваться за грехи, которых не совершали!

— Самый большой наш общий грех — покорность. В отчаянии Ханаш сказал:

— И наш опыт с бутылкой не удался!

— Ничего, в следующий раз обязательно получится.