Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»

Увидев это, заговорили люди по всей столице: «Неужели и правда? Слышали, что люди о нём такое рассказывают, но не верилось, а тут оказывается, что так и есть, без всяких сомнений! Если бы не мог сотворить такое чудо — не стал бы ведь сам своей рукой писать это и развешивать?! Да уж, те, кто сподобится это увидеть, будут об этом рассказывать до скончания века!» Знавшие Иккю и не знавшие, те, кто видели объявление, и те, кто не видели, — все в нетерпении ждали, когда придёт указанный день, и весь город собрался у ворот храма. В стремлении не упустить такое зрелище вытягивали они шеи так, что чуть не падали, и знать, и чернь — все собрались со всей столицы.

Подошёл назначенный час. Во двор вынесли большой таз для умывания, налили в него воды, и правда — начали готовить рыбу! Приготовленные кушанья поставили рядом с тазом. Вышел Иккю, съел подчистую всю рыбу, наконец взял небольшой тазик и принялся с закрытыми глазами над ним приговаривать: «Кацу! Кацу!» Вся толпа пришедших на зрелище вперилась в его лицо в ожидании — вот сейчас уже Иккю начнёт изрыгать живую рыбу! Через какое-то время Иккю сказал:

— Раз уж люди издалека пришли посмотреть, собирался я сегодня изрыгать лучше обычного, но вот что-то не блюётся мне нынче! Ничего не поделаешь — придётся выпускать её позже, вместе с дерьмом! Возвращайтесь-ка скорее по домам! — и с этими словами вернулся в храм. Десять тысяч человек, знать и простонародье, разочаровались. «Провёл нас этот монах!» — досадовали они по дороге домой, но люди понимающие говорили: «Все те рыбы, которых он сейчас съел, уже резвятся в пучинах! Что за дивное наставление! Правду говорят, что в истинном учении чудес не бывает — но люди его хвалили, а потому он объявил, что содеет что-то чудесное — и потому люди, что его превозносили, сейчас поносят, вот это-то и было смыслом его наставления! Как замечательно!» — так восхищались они, и люди вокруг — и те, кто поняли, о чём речь, и те, кто не поняли, — покивали с согласием да и разошлись.

Свиток второй

1 Как преподобный Иккю продолжил стихотворение

В местности Сиракава жил один монах, известный своим остроумием, и, услышав о находчивости Иккю, всё думал: «Хорошо бы к нему пойти складывать стихи да задать какую-нибудь трудную строчку!» Долго он собирался, а потом вдруг что-то ему пришло на ум, и он решил: «Наконец-то пойду к Иккю, раззнакомлюсь с ним да предложу начальную строку стихотворения!» — и тут же пустился в неблизкий путь в Мурасакино.

Иккю как раз был в своей хижине, они познакомились, поговорили о том о сём, и тот монах, который загодя заготовил строку, сказал:

— Слышал я о вашей находчивости, и захотелось сложить с вами стихотворение. Не предложите ли первые строки, а я постараюсь продолжить? — а Иккю отвечал:

— Обычно гость начинает, а хозяин продолжает, так что давайте вы первый.

У того монаха первые строки уже были придуманы, и он сказал:

— Ну что ж, попробую! — и, чтоб сказать подготовленные строки, спросил:

— Как зовётся здешняя местность?

— Мурасакино, — отвечал Иккю. Тогда монах сказал:

Мурасакино,
Рядом — земля Тамба[45]

.

Мурасакино

Тамба ни тикаси

Ещё не перевёл он дух, сказав это, как Иккю уже стал сочинять заключительные строки:

— Вы сами-то откуда будете?

— Из Сиракава.

Тогда Иккю продолжал:

Сиракава,
По соседству с Куродани.

Сиракава

Куродани но тонари

Поражённый монах сказал:

— Я ведь задал очень трудные строки! В одной фразе два цвета и два места! Я думал, что даже если человек лёгок на язык, как тыква-горлянка, что не тонет в речных волнах, хоть ненадолго, да запнулся бы! Вы же, не будучи ныряльщицей-ама, что собирает моллюсков, на одном дыхании смогли продолжить стихотворение! К такому вашему таланту, тут ещё и пчёлы![46] Страшно! — Он сделал вид, что отгоняет пчёл, и убежал, подоткнув полы одежды за пояс.

2 Как преподобный Иккю подписал картину

Один человек втайне попросил главу школы Тоса[47] написать для него картину, а тот всё никак не собирался это сделать. Истомившись ожиданием, тот человек снова пошёл в дом мастера Тоса, а мастер, хоть и не служил он отбивающим ночные часы[48], предавался дневному сну. Тот человек был в общении деликатный, да и просьба была тайная, но всё-таки кое-как растолкал он мастера, а тот сказал:

— Не выспался я. Вечером нарисую, пусть придётся хоть всю ночь просидеть! — и снова завалился спать.

— Вы говорите — вечером, но ведь сердце человеческое изменчиво, подобно стремнине реки Асука, — а если вы опять передумаете? Очень прошу вас! — говорил тот человек. Поделать было нечего, взял мастер кисть, поводил ей туда-сюда, взял щётку, быстро что-то нарисовал и вручил:

— Вот, возьмите!