Предания вершин седых (СИ)

Не хотелось ни на миг выпускать её из рук, но Ладе непременно нужно было допечь блины. Для неё, для Олянки ведь старалась, ждала её, угощение готовила... В первый раз ждала — не дождалась, беспокоилась и плакала, переживала, не случилось ли беды.

— Всё хорошо, Ладушка, я жива и здорова, — успокоительно коснулась Олянка её ушка губами. — Просто отлучиться не могла.

— Что у тебя за работа такая, что отложить нельзя? — нахмурилась Лада.

— Потом расскажу, горлинка, — уклончиво ответила Олянка. — Это только на лето.

Ненасытный зверь не знал, чего больше хотел — блинов или Ладу. По Ладе он истосковался до протяжного воя, но сейчас была ночь, и когти не прятались. Утолить своё желание, подвергая Ладу опасности, он не мог, поэтому набросился на блины с удвоенной страстью. Лада, присев рядом, немного испуганно смотрела на это жадное насыщение.

— Бедненькая... Ты там голодная? Давай, я тебе съестное стану носить?

— Уррр, — проурчала та, впиваясь в очередной блин. — Не нужно, голубка, мне хватает.

Какое там «хватает»... Живот Олянки часто подводило от голода, но она гордо терпела. Всё, что она успевала в себя закидывать, горело, как в какой-то сумасшедшей раскалённой топке. Сожрав топливо вмиг, пламя требовало ещё и впустую обжигало нутро.

— Олянушка, но ты же просто зверски голодная, я ведь вижу! — воскликнула Лада.

— Ничего, ничего... Вот сейчас наемся впрок и... — Олянка замолкла, заткнув рот новым блином.

— Тебе не впрок надо наедаться, а каждый день хорошо кушать, — заботливо проговорила Лада, прильнув к её плечу и вороша пальчиками короткие прядки над шеей.

Остановилась Олянка, только когда уже стало трудно вздохнуть. Набитый живот немного выпирал, она отяжелела и осоловела. Завалившись на лежанку, застеленную лоскутным одеялом, она протянула руку:

— Ладушка, побудь со мной... Соскучилась я по тебе...

Лада забралась на лежанку, проворно перелезла через Олянку к стенке, стараясь не придавить сытый живот. Подпирая рукой голову, она любовалась Олянкой с нежной улыбкой и серебристым блеском росы между пушистых ресниц.

— Родненькая моя, хорошая моя, — ворковала она, щекоча её подбородок и щёки.

Олянке оставалось только ловить и целовать эти шаловливые пальчики — на большее сейчас не осталось сил. Да и нельзя: когти. Тугой живот был точно камень. Кровь отлила от головы к желудку, и резко захотелось спать: сказывалась напряжённая тяжёлая работа.

— Ладушка, коли я усну, разбуди меня на рассвете, — попросила она, смежая веки и сквозь них ловя любимый облик.

Когда она проснулась, в окошко уже струились янтарные лучи зари. Подскочив, Олянка принялась натягивать сапоги.

— Что ж ты меня не разбудила, Лада?!

Её любимая красавица сама ворочалась и нежилась в постели, зевая и потягиваясь.

— Ты так сладко спала, что жаль было будить... Тебе нельзя так утомляться!

Изящно потягиваясь спросонок, Лада выгибалась соблазнительным прекрасным телом, очертания которого округло и женственно проступали под сорочкой. Мягкие полушария груди, орешки-соски, живот с тёплой ямочкой пупка, лакомая ложбинка между ног, в которую так хотелось нырнуть языком... Сейчас бы понежиться с ней, полениться, потом долго ласкать, тонуть в поцелуях, в тепле, в сладком медовом разнотравье её запаха. Много-много поцелуев, длинных, неспешных, в полную глубину, досыта, допьяна... Зверя обожгло, хлестнуло дрожью желания, но времени на это не было. Ну не пытка ли?!

— Ох, да я ж опоздала, — суетилась Олянка, надевая кафтан и подпоясываясь.

— Блинчиков покушай на дорожку, — томно проворковала Лада с лежанки, переворачиваясь на живот и покачивая согнутыми в коленях ногами.

— Да какое там, мне бежать надо!

Лада, вмиг стряхнув с себя утреннюю постельно-тёплую ленцу, поднялась и собрала оставшиеся блины в корзинку:

— Возьми с собой.

— Ты моя сладкая ягодка... Люблю тебя. — И Олянка напоследок крепко впилась в протянутые губки поцелуем, залпом выпивая недополученную утреннюю нежность, ощутила ладонями тепло Ладушкиного тела под сорочкой. — Всё, я побежала!

Она успела как раз к отплытию ладьи. Та ещё стояла у причала, кошки запрыгивали на борт.

— Погодите, я только оденусь! — крикнула Олянка.

— Здесь оденешься, я захватила твоё! — отозвалась Брана уже с судна, поднимая над головой сапог Олянки. — Живее, отплываем!

Некогда было относить корзинку с блинами в береговой промысловый домик, так с ней Олянка и заскочила в ладью. Брана понимающе изогнула бровь:

— Что, под бочком у миленькой ночевала?

Олянка смущённо промолчала. Завязав «приличную» одёжу в узелок, она облачилась в рабочее, всунула ноги в сапожищи, подняла наголовье плаща, натянула перчатки. Брана бросила ей острогу, и Олянка ловко поймала её за древко. Она была готова к новому рабочему дню.

Пока они гнались за китом, блины из корзинки как-то незаметно разошлись.