Предания вершин седых (СИ)

Зареока, зажав губами черешенку, протянула её Леглит. Нутро у той жадно и горячо ёкнуло, и она, взяв упругий, согретый девичьими устами сочный плод, съела его, сплюнула косточку и накрыла поцелуем поднёсшие его губы. Так и прошёл её обеденный перерыв: черешенка — поцелуй, черешенка — поцелуй. Зацелованный, яркий от черешневого сока ротик Зареоки тянулся к ней, и она вновь и вновь утопала в нём, наслаждаясь и хмелея. Шляпа помешала им, ткнувшись полями в лоб девушки, и та стащила её с головы Леглит. Солнце заиграло золотыми блёстками на щетине, открыв взгляду Зареоки пусть и удобную для жаркой погоды, но не самую подходящую для свиданий причёску навьи.

— Ой, — воскликнула девушка недоуменно-испуганно, хихикнула. — Зачем это ты так?..

— Э-э... Это меня неудачно подстригли, — усмехнулась Леглит. — Вот и пришлось остатки... подравнивать.

Тёплая ладошка Зареоки легла ей на макушку. Это было приятное, мягко щекочущее под сердцем чувство. Губы вновь ощутили черешневый поцелуй.

2

За любовь к сладким плодам Зареоку так и прозвали — Черешенка. Младшая и любимая дочка мастерицы-зеркальщицы из-под Заряславля, Владеты, она переняла искусство садовой волшбы у второй своей родительницы, Душицы, и достигла в этом немалого мастерства. Оттого-то её и выбрали среди прочих дев-садовниц восстанавливать в обновлённом, отстроенном Зимграде его зелёную красу.

В предвоенную весну начали приходить к девушке первые знаки о близкой встрече с ладой — сны, предчувствия... Но война прокатилась разрушительным чудовищем по земле, унесла жизни двух её старших сестриц-кошек. Матушка Владета тоже воевала с навиями, но вернулась живая, хоть и поседевшая прежде времени. Выжила семья, из детей у Владеты с Душицей оставалось ещё трое дочек-дев. Двое из них уж нашли своих суженых, одна Зареока оставалась невестой на выданье.

Горе горем, а восстанавливать довоенную численность кошек в Белых горах надо. Не вернуть уж дочек погибших, воительниц отважных, но в матушке Душице ещё довольно было плодовитости и сил, и на второй месяц после возвращения супруги-кошки с войны она понесла дитя.

— Кошку растить будем, — сказала матушка Владета. — Сама дитятко кормить стану.

И не только сестриц война у Зареоки отняла. В ту страшную зиму перестали сниться ей очи избранницы, смолк ласковый голос, шептавший ей в снах слова нежные. Тихо, пусто и жутко стало у Зареоки на душе. Где теплился огонёк счастливого ожидания, там теперь снежная пустыня раскинулась и завывала бесприютная метель.

«Воюет моя лада, — утешала себя девушка. — Не до снов ей. Как война закончится, так и отыщет меня она».

Развеялись тучи, кончилась война. Сошёл снег, покрылись яблони белыми бутонами, готовыми вот-вот распуститься... Ныла в душе тревога, ждала Зареока, что возобновятся знаки счастливые, встречу с суженой предвещающие, но воцарившаяся зимой тишина всё так же гулко властвовала над ней. Чернотой были полны сны Зареоки. Пусто в них было и холодно... А одной летней ночью вдруг почудилось ей, будто кто-то коснулся её лба лёгким, прохладным поцелуем... Не поцелуй даже то был, а будто вздох печальный. «Прощай, ладушка... Прощай, Черешенка моя», — легла на сердце невесомая осенняя паутинка голоса.

С криком пробудилась Зареока, с охваченной болью душой, полной отголосков этих слов. Слёзы струились по щекам. Только лада, только суженая могла во сне её так назвать — Черешенка. А в оконце билась птица — то ли голубь, то ли горлица...

Босая, в одной сорочке выскочила Зареока в ночной сад.

— Лада! — звала она, бегая по сумрачным тропинкам под яблонями. — Лада, где ты?

Порх... Шорох какой-то в яблоневой кроне. Это горлица-вестница сидела на ветке и хлопала крыльями. Протянула Зареока к ней руки, хлынули тёплые слёзы ручьями. Глядела девушка на горлицу, а та — на неё. Посмотрела, головкой покрутила птица, да и упорхнула в ночную тьму.

— Лада... — сорвалось с помертвевших губ Зареоки, и упала она в прохладную траву без памяти.

Очнулась она, когда первый свет зари зарумянил небо. Скрипнула дверь дома, послышались шаги — торопливые, встревоженные.

— Черешенка, доченька! Что это ты тут лежишь? Что с тобою, дитятко?

Это родительница-кошка, матушка Владета, спешила к ней. Подняв дочь сильными руками, она отнесла её в дом, а там матушка Душица Зареоку водой из Тиши умыла и напоила.

— Что стряслось, родная? — расспрашивали испуганные родительницы. — Скажи хоть слово, Зоренька!

Но на уста Зареоки будто чей-то холодный перст лёг, не давая им разомкнуться. Три дня они не открывались ни для слов, ни для еды и питья, а на четвёртый Зареока наконец сумела проронить:

— Лада моя...

Родительницы, измученные тревогой (а матушка Душица ещё и дитя носила во чреве — каково ей было!), отвели Зареоку в Тихую Рощу, к девам Лалады. Грустноватой, горьковатой хвойной лаской дышал тихорощенский покой... Обступил он Зареоку со всех сторон, окутал душу исцеляющими, мудрыми объятиями. Окунувшись в горячие воды Тиши, выпив целебного отвара с мёдом, приготовленного служительницами Лалады, Зареока смогла наконец рассказать о своём видении.