Предания вершин седых

— Думаю, она девушка храбрая и не испугается, — устремив полный надежды взгляд на Олянку, ответила матушка Вестина.

— Это может быть ещё и опасно для неё, — заметно волнуясь, добавил Любимко. — Нет, матушка, отпусти Олянку домой! Она не обязана неотлучно около меня находиться.

— Думаю, за вознаграждение... — начала было матушка Вестина.

— Не нужно мне вознаграждения, госпожа, — перебила Олянка. — Прости, что прервала речь твою, матушка... Я просто хотела сказать, что целительницей себя не считаю и награды никакой брать права не имею. Коли мне удастся твоему сыну помочь, тем я и буду довольна.

Родители Олянки всем этим были сильно озадачены и смущены, но матушка, похоже, втайне лелеяла надежду, что Олянка наконец-то... Впрочем, вслух она этого не высказывала, но и в голосе её, и во взгляде читалась эта надежда. Со слов Олянки она быстро и проницательно сделала выводы, что парень по уши влюблён, а значит, всё возможно.

В пугающие подробности недуга Любимко Олянка родителей не посвящала, следуя просьбе матушки Вестины. Та опасалась распространения слухов, но Олянка и сама не стала бы болтать. Она понимала, что предложение поселиться в усадьбе было нацелено не только на лечение Любимко, но и на предотвращение разговоров и пересудов. Ярополк с супругой скрывали болезнь сына.

— Ты ничего не разболтала своим родичам? — спросила Вестина, когда Олянка вернулась в усадьбу из родительского дома.

— Что ты, госпожа, я ведь понимаю, что слухи могут повредить Любимко, — заверила её девушка.

— Вот и умница, — кивнула Вестина. — Ты благоразумное и славное дитя.

Олянку поселили в прекрасных покоях. Это тоже была светлица, но она ни в какое сравнение не шла с той комнатушкой, в которой девушка жила дома. В холодную погоду здесь топилась большая, чисто выбеленная печь с удобной лежанкой, два широких окна выходили тоже на юго-восток, как и дома, и недостатка в солнечном свете не было. Рукодельный столик украшала затейливая резьба и янтарь, а в пышной постели можно было утонуть. Каждое утро девушка-горничная приносила воду для умывания и какие-нибудь лакомства: садовые плоды, ягоды, орехи. Завтракали здесь достаточно поздно, ближе к полудню, так что этот утренний перекус приходился весьма кстати. Обильный обед из нескольких блюд подавался, когда солнце уже начинало клониться к закату, а ужина либо вовсе не было, либо его заменяли тем же лёгким перекусом в виде яблока, груши, миски киселя с ягодами или чашки простокваши. Впрочем, после обеденного изобилия (привыкшая к умеренности Олянка даже назвала бы это обжорством) есть не хотелось до самого утра, так что она и без перекуса вечером могла легко обойтись.

Не все домочадцы приняли Олянку доброжелательно. Сестрицы Любимко (а их было в семье пятеро) относились к ней свысока, как к прислуге, зачастую не удостаивая её и словом, а порой подчёркнуто поднимаясь и уходя, стоило ей войти в комнату. Сам Любимко лишь посмеивался над таким их поведением и был с Олянкой неизменно добр и ласков, по-прежнему не допуская вольностей. Если бы не огонёк неутолённой нежности в его взоре, его отношение к девушке можно было бы счесть братским.

Он очень любил, сидя над книгами, любоваться Олянкой и часто просил её побыть с ним. Порой он так углублялся в свой труд, что переставал её замечать, а та тихонько занималась рукоделием, не мешая ему. А иногда он читал ей что-нибудь вслух. Скучными научными трудами он её старался не утомлять, поэтому выбирал занимательные сказки и повести. Стежок за стежком клала Олянка на ткань, и всё услышанное, преломляясь в её душе, выплёскивалось в узор вышивки.

Головная боль мучила Любимко достаточно часто, но Олянка быстро снимала приступы одним прикосновением рук. А вот к припадку она оказалась не готова... Всё было прекрасно и безоблачно: Любимко читал ей вслух, она вышивала. И вдруг тот смертельно побледнел, выронил книгу и рухнул на колени. То, что это не обычный приступ головной боли, а нечто другое, более жуткое, девушка поняла заледеневшим сердцем сразу. Лицо Любимко зверски исказилось, рот растянулся в оскал, и он издал громкий, протяжный вой. Скрюченными пальцами он тянулся к ней, чтобы схватить, но Олянка успела выскочить из комнаты. За ней гнался не славный и добрый Любимко, а страшное существо с безумной яростью в налитых кровью глазах...

Дюжие слуги, которые всегда дежурили для такого случая, не дали ему схватить девушку, набросив на него тяжёлые цепи и опутав его ими. Прибежала матушка Вестина — с бледным, перекошенным лицом. Впрочем, она была уже привычна к этим ужасным вспышкам и подбодрила перепуганную Олянку, которая видела это впервые.

— Ничего, ничего, дитятко. Ребята его держат, не бойся. Попробуй... Может, у тебя выйдет его успокоить.