Преданное прошлое

Роб наблюдал, как солнце спускается к горизонту в золотистом зареве, оставляя за собой столб синеватого отсвета, уходящий высоко в темнеющее небо, тогда как в южной стороне облака приобретали янтарный и алый цвет, словно подсвеченные внутренним огнем, который постепенно гас и обращался в пепел по мере наступления ночи. А потом стало темно и на небо высыпали звезды. Он до отказа набил утробу отличным, вкусным жарким — из козлятины, как он подозревал, но она тем не менее оказалась ничуть не хуже самой лучшей баранины, какую он когда-либо пробовал. Жаркое подали с мягкими черными фруктами, которые после первого же откушенного кусочка оказались вовсе не такими страшными, а очень даже вкусными, и свежими лепешками, выпеченными на раскаленных плоских камнях. Нынче, слушая смех и песни кочевников, Роб в первый раз с тех пор, как покинул Лондон, чувствовал себя спокойно и уверенно, даже настроился на оптимистичный лад. Как оказалось, отнюдь не все иностранцы — дьяволы; жизнь и в этих краях может быть вполне приятной.

А пока и он, и Кэт живы, жива и надежда, что все кончится хорошо.

На следующее утро четверо из погонщиков каравана кочевников поехали вместе с ними по дороге к Сале, взяв с собой нескольких козлов, которых они перекинули через седла как переметные сумы. Остальные последуют за ними более размеренно и неспешно вместе с остальным скотом и товарами для продажи. У Роба сложилось впечатление, что Маршалл подкинул им несколько монет — группа кочевников, въезжающая в город, вряд ли привлечет чье-то внимание, как, несомненно, вызовет интерес парочка путешественников, у одного из которых ко всему прочему еще и яркие синие глаза.

Через час пути дорога уже была здорово забита: спешили в город женщины-крестьянки, таща на спинах огромные корзины зелени, одна лямка от которых была накинута им на лоб, принимая на себя часть тяжести; крестьяне с полными овощей телегами; девушки в черных рубахах, ловко сидящие на спинах ослов, но не верхом, как мужчины, а боком, как всадницы-англичанки, хоть не в дамском седле, а на жалком одеяле, болтая ногами и постукивая пятками по боку животного. Время от времени мимо путников с топотом проносились вооруженные всадники, крича остальным, чтоб уступили дорогу, и все подчинялись, причем с такой поспешностью, что одна телега даже опрокинулась в канаву, рассыпав весь свой груз картошки и репы. В Англии, если бы такое случилось, все стали бы насмехаться над возчиком и пошли бы себе дальше смеясь, но здесь и мужчины, и женщины, и дети тут же бросились помогать собирать раскатившиеся в стороны овощи и складывать обратно в телегу, улыбаясь и кивая их хозяину.

По мере приближения к городу ландшафт вокруг снова стал меняться — вместо выжженной солнцем полупустыни, которую Маршалл называл «безводье», словно жизнь на ней и впрямь вся перевелась, вокруг теперь расстилались возделанные зеленеющие поля с растущими там и сям деревьями и кустами. Вдоль обочины дороги сидели женщины перед огромными пирамидальными кучами фруктов, каких Роб в жизни не видел.

— Это гранаты, парень, — объяснил ему Маршалл. — Фрукты, продлевающие жизнь. И причина падения Персефоны. — Роб впервые слышал и об одном, и о другом.

Один из номадов отделился от их группы и минуту спустя вернулся с гранатом в руке. Маршалл бросил его Робу:

— На-ка, попробуй. Это займет тебя на некоторое время.

Парень вонзил в этот фрукт зубы, и рот наполнился ужасно горькой мякотью, что вызвало взрыв веселья среди кочевников, но теперь он по крайней мере увидел, что у этого фрукта внутри — зерна сверкали на солнце, как маленькие рубины. Роб выковырял горсть их и бросил в рот. Внезапный поток сладости, когда он сжал их зубами, оказался столь неожиданным и столь сильным, что он чуть не выпал из седла. Гранаты. Интересно, а в Корнуолле это будет расти? Если да, то он к яблокам больше в жизни не прикоснется!

Впереди наконец показались охряно-желтые городские укрепления, возносящиеся ввысь. Движение стало очень плотным и шумным, и появились тучи мух. Дорога привела путников к огромным арочным воротам, охраняемым стражей в пыльных синих туниках и широких штанах, заправленных в сапоги. Но тюрбаны у них были настолько белоснежные, что это резало глаз.

— Делай то же, что я, наклони голову пониже, — снова предупредил его Маршалл. — И не произноси ни слова, даже если к тебе кто-то обратится.

Он прикрыл себе лицо концом тюрбана, так что глаза оказались в глубокой тени и виднелись лишь блестящие зрачки, и Роб проделал со своим головным убором то же самое.