Преданное сердце

Наутро я ушел на работу, когда все в доме еще спали. Сара Луиза, правда, проснулась на мгновение, но, посмотрев на часы, тут же повернулась на другой бок. За завтраком мое внимание вдруг привлек заголовок в газете: "Рузвельт знал о взятке, данной Макартуру, но стране были нужны герои". Я прочитал статью один раз, потом другой: в ней сообщалось о фактах, мне совершенно не известных. Оказывается, когда в конце 1941 года войска Японии вторглись на Филиппины, президент Кесон со всей своей свитой бежал в расположение армии Макартура. Надо сказать, что ранее Макартур по просьбе Кесона принимал участие в руководстве филиппинской армией, получая за это дело четырехкратное жалованье. Японцы подходили все ближе, и Кесон попробовал было уговорить Макартура, чтобы американцы прислали за ним подводную лодку, но Макартур заявил, что это было бы слишком рискованно. Тогда Кесон заплатил Макартуру пятьсот тысяч долларов – якобы за помощь, оказанную филиппинским вооруженным силам. 19 февраля 1942 года Макартур получил извещение из нью-йоркского банка о том, что деньги на его счет положены, и уже на следующий день Кесон со своей командой преспокойно уплыл на борту субмарины «Сордфиш». Рузвельт и некоторые другие люди знали об этой истории, но дело спустили на тормозах: Америке были нужны герои. Одним из посвященных был Мануэль Рохас, министр финансов при Кесоне: именно он перевел деньги на счет Макартура. В скором времени Рохас переметнулся к японцам, которые отнеслись к нему весьма благосклонно. После войны Макартур сурово разделался со всеми предателями за исключением Рохаса; о нем он отозвался как о прекрасном человеке, и вскоре Рохас, не без помощи Макартура, стал президентом Филиппин: так было больше шансов на то, что Рохас ничего не скажет. Я читал и поражался. Действительно ли девиз Макартура – "Долг, честь и отечество"? Может быть, его девиз состоит только из одного слова, и слово это – "Макартур"?

Я вспомнил, что сказал мне много лет назад отец Эрики. Он раньше тоже всей душой верил в чувство долга – пока однажды один социалист не заявил ему, что долг есть понятие, которое кучка избранных использует для того, чтобы манипулировать всеми остальными. Тогда он чуть не залепил этому социалисту пощечину, но, подумав, пришел к выводу, что, может быть, социалист в чем-то и прав. Какие другие события происходили 4 июня 1942 года, когда наши самолеты летели бомбить японские корабли? Чем занимались в эти минуты те самые избранные люди? А вот чем: они играли в гольф в Вестчестере, они играли в теннис в Ньюпорте, они играли в поло в Палм-Бич. Мелькнула мысль: уж не заделался ли я, часом, марксистом? Да нет, на марксизм мне было глубоко наплевать – на марксизм, но не на самого себя. Всю жизнь, пускай неуклюже, я стремился исполнять свой долг – так, как я его понимал, – а что в результате?

Целый день я пытался дозвониться до Манни и, в конце концов, поймал его в мотеле. В номере у него сидели немцы и, судя по слышавшимся в трубке возбужденным голосам, все они уже были навеселе.

– Манни, – спросил я, – ты вернешься к себе в Германию на следующей неделе?

– Я буду дома начиная с четверга.

– Что если прямо в четверг я к тебе и заеду?

– Отлично. Запиши мой телефон в Штарнберге.

ГЛАВА X

Я так часто летал за границу, что никакой суматохи в доме мои отъезды не вызывали. Сара Луиза приучила дочерей целовать меня утром на прощание, что было исполнено и на этот раз – примерно с таким же чувством, с каким они бросали последний взгляд в зеркало перед уходом из дома. Когда я направился к двери, Сара Луиза на секунду оторвалась от газеты, поцеловала меня и снова уткнулась в объявления: это у нее было любимое занятие – выискивать, сколько стоят дома в нашем районе, и поражаться росту цен на недвижимость. Напоследок она сказала: «Пока, увидимся через неделю».

Дурные предзнаменования начались с самого утра. В банке царила такая неразбериха, что я едва не опоздал на самолет. В Нью-Йорке шел проливной дождь, служащие «Люфтганзы» держались с холодным равнодушием, таможенники в Мюнхене разговаривали хамским тоном, а погода там стояла промозглая и пасмурная. Даже Манни был не в духе. В машине по дороге в Штарнберг он объяснил, что сорвалась одна крупная сделка в Денвере, поэтому настроение у него сейчас хуже некуда. Словом, все складывалось исключительно неудачно, и я уже начал жалеть, что вообще приехал, и даже хотел попросить Манни высадить меня где-нибудь в Мюнхене: тогда я успел бы быстренько обделать свои дела и уже к концу недели вернуться домой. Но потом сквозь дымку, окутавшую Альпы, стали пробиваться лучи солнца, а по радио сообщили, что с Атлантики движется антициклон. День постепенно разгуливался, а вместе с ним менялось и настроение Манни; когда мы подъезжали к его вилле на Штарнбергском озере, он уже рассказывал всякие забавные истории про немцев, которых принимал в Нашвилле.