Преданное сердце

Эрика начала рассказывать о планах ХСС и ХДС на ближайших выборах: обе партии решили выставить своих кандидатов во всех землях ФРГ, причем, по данным социологического опроса, за них собираются голосовать около пятидесяти шести процентов избирателей. Меня поразило не то, что она сообщила, а то, каким безжизненно-тусклым голосом она это рассказывала — словно речь шла о политических партиях где-нибудь в Пакистане. Эрика, Симона и Манни заговорили о делах ХСС: некто Фридрих Циммерман мечтает превратить ХСС в общенациональную партию, какого-то Франца Хобеля хотят протащить в председатели ландтага Баварии, а довольно-таки темный тип по имени Зигфрид Шрамм баллотируется на некоторую должность в Вальхейме. Из их беседы я понял, что и Эрика, и Симона, и Манни знают этих людей, что Манни с Симоной весьма низкого о них мнения, но стараются этого не выказывать, и что Эрике все это безразлично — во всяком случае, говорила она так, словно была в состоянии гипноза.

Часов около одиннадцати Симона с Манни позвали Барбару и Пауля, и мы впятером отправились домой. Эрика провожала нас до ворот. По дороге она шепнула мне: "Ты не можешь остаться еще минут на пять?" Я махнул рукой остальным, чтобы они не ждали, и мы с Эрикой углубились в парк. Теперь, когда Шварцы благополучно удалились, а охранники не могли нас услышать, Эрика спросила:

— Ну, что скажешь?

— Про что?

— Про сегодняшний вечер, про детей.

— Все было замечательно, и дети тоже выше всяких похвал: умненькие, симпатичные.

— А то, что они говорят о сексе — разве это не ужасно?

— Ничего страшного: просто они об этом думают. Мои вот дочери уже давно не говорят ни о чем другом, кроме денег.

— Мы совсем тебе заморочили голову всякий политикой.

— Вовсе нет. Вы общаетесь с интересными людьми. Жалко только, что я никогда не слышал их имен.

— Чего тут жалеть? Я бы, например, предпочла их никогда не слышать.

— Не верю. Ты — чуть ли не первая дама Баварии, знакома с разными важными персонами, живешь во дворце, и дети у тебя — дай Бог каждому. Если бы ты отказалась от всего этого, ты сама бы себя возненавидела.

— Возможно. Но ведь у каждого человека есть своя мечта.

— И о чем же ты мечтаешь?

— О романтическом браке. О том, чтобы видеться не с теми, с кем должна видеться, а с теми, с кем хочу. О том, чтобы можно было ходить повсюду без охраны.

— Многие отдали бы все на свете, чтобы жить так, как ты.

— Они просто ничего не знают, — Эрика взяла меня под руку. — Скажи, а ты мечтаешь?

— Раньше мечтал, а теперь думаю только о том, как бы протянуть до конца жизни.

— По-твоему, мы сильно переменились?

— В чем-то, наверно, да, а в чем-то почти нет. Вот я тебя сегодня увидел и с той минуты чувствую себя совсем как тогда, в пятьдесят седьмом, в Берлине.

— Почему?

— Потому что я очень тебя люблю.

— Как ты можешь быть в этом уверен?

— А как вообще можно быть в чем-то уверенным? Просто я это знаю, вот и все. — И я уже набрал в грудь воздуха, чтобы добавить: "Ты-то ведь раньше была уверена", но тут Эрика спросила:

— Ты не считаешь, что нам следует побольше видеться?

— А это можно делать без телохранителей?

— Не исключено. Как ты отнесешься к тому, чтобы нам вдвоем куда-нибудь съездить?

— Но разве охрана не должна будет поехать вместе с нами?

— На Западе — да, но Макс считает, что в Восточной Европе она не нужна. Чудно, правда? Капиталист до мозга костей чувствует себя в большей безопасности среди коммунистов, чем в родной стране.

— А ему не покажется странным, что ты едешь одна?

— А я и не поеду одна. Мы с Симоной задумали совершить путешествие по Дунаю. — Эрика помолчала, глядя на мерцавшие в небе звезды, и добавила: — Мы отправляемся на будущей неделе.

— На будущей неделе?

— Да, сначала летим из Вены в Констанцу, там садимся на румынский пароход и плывем по Дунаю обратно до Вены. Все это занимает одну неделю.

— А телохранитель?

— Телохранитель останется в Вене.

— Но у меня нет билета.

— Манни может достать.

На ум мне пришло с десяток причин, по которым я должен был отказаться от этой поездки: срочные дела на работе, конференции, семья, наконец: хотя мое присутствие всегда раздражало Сару Луизу и дочерей, им, странным образом, также не нравилось, когда меня подолгу не бывало дома, и можно было не сомневаться, что, если я задержусь еще на пару недель, меня ожидает грандиозный скандал.

— А Симона? — спросил я. — Как она к этому отнесется?

— Симона — моя хорошая подруга. Она доверяет мне, а я — ей.

— Тогда я готов.

— Я рада. Ты не обидишься, если я скажу, что нам не надо встречаться до отъезда?

— Мне уехать?

— Да, в Штарнберге тебе лучше не оставаться. Пойми, я уверена, что вы с Максом очень бы понравились друг другу, но я бы чувствовала себя неловко; и потом, если бы мы уехали одновременно, у Макса могли бы возникнуть подозрения.

— Значит, мы встретимся в Вене?

— Да, в субботу, в аэропорту. Время отлета и номер рейса я тебе сообщу.