Преданность

Я хотела обсудить ситуацию с Тео на следующем педсовете. Фредерик уговорил меня повременить. Он считает, у меня недостаточно фактов, чтобы поставить это в повестку дня. И потом, разбор личного дела — штука серьезная, останется протокол собрания, будут какие-то выводы, это может повредить Тео или его родным в будущем. С такими вещами шутить нельзя.

А я, что ли, шучу? Да я вся извелась, каждую ночь просыпаюсь и чувствую, что задыхаюсь от страха за него, потом иногда по несколько часов не могу заснуть. Я никуда не хожу с друзьями, не хочется ни кино, ни развлечений. По сути-то, какая тут «ситуация с Тео», что рассматривать? У меня нет никаких документов и доказательств, и надо идти на конфликт с медсестрой, которая не считает необходимым вызывать в школу родителей, хотя мать на посланное письмо не ответила.

Я соглашаюсь подождать. Фредерик пообещал присмотреться к Тео, хотя в пятых классах он ведет всего один урок в неделю.

Но вчера днем, когда я увидела, как Тео сразу за Матисом входит в класс, у меня защемило сердце. Я пожалела, что дала отбой. Он держался как-то странно, неустойчиво, шел осторожно, словно пол вот-вот провалится у него под ногами. Видели бы вы, как этот мальчик держится за каждый стол, чтобы дойти до места, — это меня просто убило, он был как пьяный. Я подумала, у него кровоподтек на ноге или на спине, он правда с трудом продвигался вперед. А потом рухнул на стул, с явным облегчением оттого, что добрался до места. Он смотрел в пол, упорно избегал моего взгляда.

Все ученики расселись, гул смолк, а он так и сидел без малейшего движения, и тогда я спросила, почему он не достает классную тетрадь. Не поднимая глаз, слабым голосом он ответил, что забыл.

Я почувствовала, что начинаю паниковать. Шквал образов атаковал мозг, и я никак не могла оградиться от них. Мне не удавалось успокоиться, перевести дух, я поневоле все время смотрела на него, пытаясь понять, что происходит.

И вдруг я увидела раны у него на теле, увидела так же четко, как если бы одежда на нем была разорвана точно в этих местах и виднелись синяки и кровоподтеки. Я пыталась глотнуть воздух, смотрела на других учеников, подстерегала на их лицах тот миг, когда они тоже поймут; я надеялась, что кто-то из них, хотя бы один, разглядит то, что видно мне, но они сидели и ждали, пока я сделаю ему выговор или начну занятие. Я несколько раз повторила про себя эти слова: «Мне одной видны его раны, я одна вижу на нем кровь»; я закрыла глаза, попыталась себя урезонить, выровнять дыхание, вспомнить твердые, спокойные, внушающие доверие слова медсестры, которая его осматривала: «На теле нет ничего, никаких следов, отметин, шрамов».

Ничего не было видно.

Только я-то удары помню по своей шкуре, меня не проведешь.

Юго с первой парты шепотом спросил:

— Вам нехорошо, мадам Дестре?

Картинки неотступно стояли перед глазами.

Я сделала глубокий вдох, попросила учеников достать двойной лист бумаги и стала диктовать проверочные вопросы, даже не написав их на доске: «Какую функцию выполняют продукты, которые мы едим каждый день?», «Назовите известные вам группы продуктов», «Какой единицей измеряется количество энергии, приносимой продуктами питания?».

Одна из девочек с первой парты (наверняка Роз Жакен, эта никогда не упустит случая выступить) прервала меня:

— Мадам Дестре, слишком быстро!

Я никогда не даю проверочную работу без предупреждения, — класс глухо роптал. Тео по-прежнему сидел с опущенной головой, поставив руки козырьком перед глазами, так что самих глаз видно не было. Я предложила ему сходить в медпункт, он отказался.

Поворчав, ученики в конце концов смирились и взялись за работу. Теперь, будто бы следя за тем, чтоб они не списывали, я могла вести наблюдение. Тео сидел чуть подавшись вперед, авторучка замерла в воздухе. Свободная рука лежит на бумаге, словно для опоры. Он как будто не мог сфокусировать внимание на листе с проверочной работой, искал глазами, за что зацепиться, и не находил.

Через несколько минут я прошлась по рядам. Поравнявшись с Тео, я увидела, что он ничего не написал, а на лбу у него выступила испарина. Мне захотелось погладить его по голове. Сесть рядом и обнять.

Я несколько раз прошла мимо, но он ни разу не поднял голову, чтобы взглянуть на меня. Я теперь не попадала в его поле зрения.

Может быть, он обиделся из-за медсестры. Хотел показать, что я предала его, что мне теперь нельзя доверять.

Я вернулась к себе за учительский стол. В тишине я смогла успокоиться и стала делать вид, что проверяю тетради.

Потом прозвенел звонок, и я попросила Розу собрать работы. Взяв с парты листы Тео и Матиса, она остановилась. И тоненько хихикнула — удивленно, а может, заговорщицки, трудно сказать.

Я смотрела, как ученики выходят из класса, Тео шагал чуть бодрее, но что-то было не так, я точно знала — и не понимала что именно.

Когда класс опустел, я пролистала стопку и наконец нашла его работу. На полях он просто написал свое имя. Он не стал переписывать вопросы и не попытался ответить.