Преданность

Вместо этого Тео попробовал воспроизвести одну из схем, которые я раздавала несколько дней назад в классе, — строение системы пищеварения. Упрощенно, но точно он изобразил контур человеческого тела от головы до пояса. Внутри этого силуэта простым карандашом изобразил рот, пищевод, желудок и кишечник, свернувшийся клубком, как змея. В углу желудка он что-то нарисовал, я сначала подумала, что какой-то овощ или цветок, рисунок был нечеткий, мне пришлось несколько раз подносить его к лицу и отодвигать, чтобы понять, что там нарисован череп.

СЕСИЛЬ

Вчера Матис пришел из коллежа пьяный.

Я заметила такой блеск в его глазах и легкую разлаженность движений, сказала подойти поближе и дохнуть: хотела проверить запах.

Никаких сомнений.

Он пил не сидр, не пиво, нет. Это был крепкий алкогольный напиток.

«Я — дочь алкоголика» — с такого вступления начала я назавтра встречу с доктором Фельсенбергом. Не успев даже присесть. Чтоб все было ясно. У меня отец начинал пить, как только приходил с работы, и пил каждый день до поздней ночи. До отупения повторял одни и те же фразы, обращаясь к бутылке дешевого вина, желательно красного. Сидел и бурчал, костил весь свет: автомобилистов, телеведущих, певцов, соседей, депутатов, аптекарей, продавцов в супермаркете, чиновников, гардеробщиков, политиков — всех и не упомнишь. На нас, детей, или на мать он никогда не кричал. Таким я и помню его все детство и юность: сидит перед телевизором, изредка только глядя на экран, бубнит свой вечный монолог, мы уже и не прислушивались. Воспринимали его, можно сказать, как часть обстановки. Мне кажется, я всегда испытывала к отцу какую-то снисходительную симпатию, но стыдилась. Никогда не приводила одноклассников домой. Он был человек выпотрошенный, топивший в алкоголе неуместную для нашей жизни ранимость. Мать на моей памяти никогда не жаловалась. Она все тащила на себе, не только хозяйство, но и всякие административные, медицинские формальности, нашу учебу, налоги. Про нее говорили: вот святая. Я не понимала почему: она же вообще в Бога не верила. И все равно терпела и тянула человека, который давно уже предпочитал всем формам утешения выпивку. Когда он остался без работы, я думала, сразу пойдет ко дну. Но распорядок жизни остался неизменным, с той только разницей, что пить он теперь начинал раньше. И как-то держался на плаву, главное ведь не рыпаться, не гнать волну, чтоб не захлестнуло. Он двигался ровно столько, сколько нужно было для выживания. Садился на одно и то же место, держал один и тот же ритм (три — пять стаканов в час) и, уходя наверх спать, проверял, все ли лампы погашены. Он потихоньку себя гробил. Мать никогда не делала ему ни малейшего замечания, ни упрека. Старший брат уже несколько лет работал ночами сторожем на складе электротехники. С тех пор как его бросила девушка, дни он проводил запершись у себя в комнате и слушая диски. Я смотрела на его землистый цвет лица и думала, сколько вообще можно протянуть, не выходя на свет божий.

Однажды в вечерних новостях по телевизору показывали репортаж о разливе нефти на побережье в результате крушения танкера. Мы сидели за столом. Я смотрела на птиц, увязших в мазуте, и вдруг подумала: это же мы, эти кадры описывали нас точнее, чем любые семейные фотографии. Это мы черными маслянистыми тушками застыли на песке, оглушенные, захлебнувшиеся в отраве.

На следующий день мы все четверо поехали на свадьбу двоюродного брата. За рулем сидел мой брат Тьерри. С утра дождь лил без передышки. Капли с грохотом барабанили по ветровому стеклу. Низкое небо тянулось до горизонта и там как будто поджидало нас, чтобы захлопнуться и проглотить. Длинные трассирующие цепочки капель, прижатые ветром, дрожали на боковых стеклах. Влажное шарканье дворников отдавалось в салоне назойливо и монотонно, от него тянуло в сон. Отец сидел спереди рядом с братом. Он смотрел перед собой, но никуда конкретно. Мать рядом со мной все держала сумочку на коленях, словно готовая по первому сигналу выскочить из машины. Я прекрасно видела, что она тоже следит за спидометром. Потому что Тьерри ехал быстро, очень быстро. Хотя видимость была — едва несколько метров. Я попросила его снизить скорость. Он пропустил это мимо ушей. Через несколько минут, когда мы гнали еще быстрее, я попросила еще раз — настойчивее и тверже. Брат буркнул что-то в том смысле, что все под контролем, и тут же стал поджимать машину, ехавшую впереди, чтобы та уступила ему дорогу. Отец уставился в одну точку с тем обреченным видом, который я видела всю жизнь, мать съежилась на сиденье, сжимая сумку. А я смотрела на снопы воды, которыми окатывали нас проезжающие машины, они обгоняли нас одна за другой, их стоп-сигналы плясали у меня перед глазами, потом все огни стали сливаться, и вдруг в машине повисла мертвая тишина.

И тогда мне вспомнилось выражение «спешить на собственные похороны». Зловещая атмосфера царила не только сейчас, в машине — мы жили в ней годами. И тогда я заорала:

— Останови машину! Останови немедленно! Я хочу выйти отсюда!