Преданные богам(и) (СИ)

Кобыла, уже привычная к запаху мертвечины, обмахнулась хвостом и понуро побрела с ношей к кострищу. Общение с живыми людьми для них теперь было роскошью. Одолен спасал умирающих от бешеницы молитвами, волшбой и живой водой. Но изредка, на свой страх и риск. Гонения волхвов не прекратились даже со сведением порчи с вод.

Одолен с глухим раздражением отметил, что снова скучает по Багулке рядом. Что за напасть. Долго терпеть ее решительно невозможно, а порознь жить невыносимо.

Она отправилась в Барханное княжество, в город-на-костях. Дескать, некий Ладан, потомок Царей-полозов и прямой наследник Горына-Триглава, уже заждался свою верную слугу и шкуру Царевны-лягушки. Ужалки давно готовились к возвращению ворожеев в их народ.

По правде, Одолена страшило будущее.

Голод, варрахи, ворожеи, свисток Укротителя, волхвы Горына-Триглава, потомок царей… назревала война. Звериных оборотней и без того ныне меньше на треть. А среди их князей половина самодуров, половина одичавших. Да и опоры народа, в виде берсерков и волхвов Луноликой, оболганы, оклеветаны, почти изведены.

Одолен не жалел, что у курганов-в-степях дал ту клятву Багулке, из-за которой ужалки вновь обрели ворожбу. Ведь без клятвы ему не удалось бы найти заговор, а волкодавам не удалось бы снять порчу, не убивая при этом девку-скомороха.

Не жалел. Но отныне злился на всех этих гадин хладнокровных непрестанно. Ибо в ушах стояли насмешливые, ядовитые слова Багулки, кои она посмела бросить ему перед отбытием, как кость бездомному псу:

«Ты, чую, все украдкой гадаешь, отчего волхвы Луноликой могучи лишь водой владеть, а волхвы Горына-Триглава огнем, ветром и землей? Вы, болваны, любые упоминания о Полозецком царстве изничтожая, переписывая историю насквозь исковерканными «Преданьями старины глубокой», позабыли главное.

Троебожие ваше родилось из образа нашего Горына-Триглава. Но во веки веков будет немощным. Ибо Луна есть не что иное, как всего лишь бледное отражение света Солнца».

Послесловие

Пять лет спустя

Огнегорное княжество,

курганы-в-степях

Расписная скоморошья кибитка тряслась по пыльному Тракту, только-только съехав с козьей тропы. На козлах, нахохлившись, сидели волкодавы, и аки старые деды на лавочке бухтели о бунте на юге, самонаречении Ладана царем и провозглашении на месте Барханного княжества нового Полозецкого царства.

Девица, развалившаяся на крыше кибитки, подставив веснушчатое лицо палящему солнцу, грызла травинку и слушала их вполуха. Лето нынче стояло жаркое, удушливое. Даже птицы не пели, одни кузнечики пиликали, как угорелые. Лепота!

В такое время ничего не хочется, окромя как по лугам босиком бегать, да в речках купаться. Но волкодавам же только дай на очередное «самонареченное» чудище поохотиться!

Ганька почесала ноющие, будто перед грозой, шрамы, выворотнем оставленные, вызывающе гибко потянулась и перевернулась на живот. На солнце блеснула каштаном густая грива срамно распущенных волос до пояса. С белыми кончиками, словно лисий хвост.

Она теперь их нарочно напоказ выставляла. На представлениях приучала потихоньку своими патлами народ к варрахам. Надоело, что их чураются, как чумных и прокаженных!

– Пес с ним, с царем, – крамольно отмахнулась она, сверкнув серебром брачного науза на запястье, не скрытом закатанными рукавами разноцветной, заплатанной рубахи. – Бронец-добрый-молодец, в народе тут слушок прошел, что ты на следующую Свару готовишься князя Красноволка на поединок вызвать?

Горец с косами цвета спекшейся крови в сердцах сплюнул на пыльный Тракт.

– Самодурствует он в последнее время не по чину. Купцам полозецким гадит, со степняками, корсаками да каракалами, кои на нас зубы точат, братается, варрахов притесняет. Беду так и кличет. Тьфу, Ганя, душевно прошу, не напоминай!

– Хозяин – барин! – тотчас пошла на попятную Ганька, шутливо вскинув руки, будто сдаваясь. И полюбопытствовала. – Как Воронец поживает?

Дар Луноликая Бронцу пожертвовала взаправду божественный. Она одарила его чадом. Единственным и способным перенять только породу матери (все же по природе беовульфы не могут иметь потомства), но все же! Мальчишка-арысь с черными, аки вороново крыло, волосами и отцовскими голубыми глазами родился у Бронца с Червикой три лета назад.

Нарекли его в честь ягоды вороньего глаза, зело ядовитой. Неспроста. Ганька имела честь быть представленной Воронцу. Что сказать, от прочих бояр молодой барин мало отличался. Только и делал, что вопил, жрал в три горла и гадил. И козьи морды строил, да. Достойная смена матери в Боярской Думе.

Но грубое лицо Бронца озарилось таким незамутненным счастьем, что Ганьке даже за невысказанные вслух мысли стало стыдно.

– Растет не по дням, а по часам! Богатырь, и не гляди, что арысь! Даром что балует его Черва излишне. Знаю, что пытается дать ему того, что сама недополучила. Но как бы нам второго Цикуту эдак не вырастить. В общем, – в глазах у него мелькнуло что-то, отдаленно похожее на затравленность, и он потер шрам от укуса бешеного на шее. – Гавкаемся мы с моей милостью почем зря.