Преданный

— Вот почему я ушел. Взрыв, в результате которого погибла мама Розы, так же убил и Лейлу. Марко убил первую жену Романо, и это была месть. Я должен был уехать. Я не мог оставить Розу и Еву сиротами, поэтому позволил ему жить, пока не пришло время. Я не знал, Лука. Клянусь Богом, — его кулаки сжимаются по бокам.

— Господи, Фрэнки.

Он делает шаг ко мне, его палец сильно стучит по моей груди. — Я забуду об этом, ты защищаешь мою племянницу. Но попробуешь еще раз, я прикончу тебя. Никогда больше не говори о моем прошлом. Слышишь?

Мои глаза сужаются. — Я думаю, тебе нужно объяснить это Розе.

Я знаю, ее гложет мысль, что Фрэнки бросил ее. Даже если он, по-своему, ее любит.

Он сжимает мои плечи, и его серые глаза темнеют.

— Объясню. А теперь пойдем и устроим ад этому куску дерьма там, внизу. Нужно найти Еву.

Я спускаюсь по лестнице в подвал, и я чувствую предвкушение.

Гортанные крики Данте звучат музыкой для моих ушей. Металлический запах крови витает в воздухе.

По его лбу размазано что-то красное, а нос снова свернут влево. Он дергает за несгибаемые цепи на запястьях.

Я смотрю на металлическую скамью, запах горелой плоти наполняет мои ноздри. Пять пальцев с ног и два мизинца лежат в ряд.

Глаза Данте расширяются, когда он замечает меня. Закуривая сигарету, я направляюсь к нему.

Капли пота выступили у него на лбу, смешиваясь с алой кровью.

— Нечего сказать? — я выпустил струйку дыма ему в лицо.

— Пошел ты и эта гребаная шлюха наверху, — орет он.

Я отвожу назад правую руку и со всей силы треснул его по челюсти. Брызжет кровь, за ней на пол отскакивает пара зубов.

— Ты не имеешь права говорить о ней или когда-либо снова произносить ее имя, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Он шипит, когда я тушу сигарету о его лоб.

Новая волна ненависти захлестывает меня при мысли о том, что он сделал с моей девушкой. Я вдавливаю большой палец ему в уголок его глаза и надавливаю достаточно сильно, чтобы глаз выскочил из глазницы. Я тяну мягкий глаз, наслаждаясь его криками, пока не вырываю его наконец.

— Это за то, что ты даже посмотрел на неё.

Я пообещал Розе боль, и это именно то, что я делаю.

— Хватит. Пожалуйста, просто покончи с этим, — из его запавшего века вытекает струйка свежей крови.

Комната взрывается смехом.

— Ты умоляешь не тех людей, Данте. Мы не знаем пощады.

Я сжимаю обручальное кольцо Розы, вещь, которая удерживала ее в плену несколько месяцев.

— Открой рот, — приказываю я.

Он мотает головой.

Схватив его за челюсть, я раскрываю ему рот и запихиваю туда массивный бриллиант.

— Теперь глотай.

Он стискивает зубы, пытаясь вырваться из моих рук. Зажав ему голову, я зажимаю ему нос и закрываю рот рукой.

— Я сказал, глотай, блядь.

Наклоняясь, я шепчу: — Если не сделаешь, я отрежу тебе член и заставлю сожрать его вместо этого.

Он пытается вырваться из моего удушающего захвата, но в конце концов делает драматический глоток.

Ему явно недостаточно больно.

— Келлер, передай мне молоток.

Келлер выходит из тени и кладет мне на ладонь увесистую маленькую кувалду. Я отступаю назад, замахиваюсь и со всей злостью обрушиваю молоток прямо по его коленной чашечке.

Кость хрустит, когда его голень беспомощно вылетает вперед. Он запрокидывает голову и издает душераздирающий крик.

Я кладу молоток на плечо. — Итак, где, черт возьми, Ева?

Я стискиваю зубы. Готов поспорить, это было больно, как черт возьми.

По его потливому лицу текут слезы, капая с разбитых губ.

Он издает хриплый смешок. — Да какая разница? Скорее всего, она уже мертва.

Мое сердце сжимается за Розу. Честно говоря, я не верю, что Ева жива. Не теперь, когда я знаю, что Мария была в этом замешана.

— Какую конечность дальше? — кричит Фрэнки, держа ножовку по металлу.

— Руки, — я бросаю молоток на стол рядом с отрезанными пальцами.

Рот Данте открывается с тихим стоном, и он судорожно мотает головой. Фрэнки протягивает мне пилу.

— Какую предпочитаешь, левую или правую? — я касаюсь каждого из них кончиком инструмента, спрашивая.

— Отвали, — он всасывает слюну и выплевывает ее на мой ботинок. Я брезгливо сбросил его.

— Тогда обе, — я пожимаю плечами, а Грейсон смеется у меня за спиной.

Сбрасываю пиджак, закатываю рукава и снимаю галстук. Ампутации могут быть неприятными.

— Фрэнки, придержи его, а потом сможешь заняться другой рукой, — это меньшее, что я могу сделать для него за то, что я ранее врезал ему коленом по яйцам.

Садистская усмешка расползается по его губам.

— С удовольствием, — глаза Фрэнки темнеют, когда он обхватывает подбородок Данте рукой.

— Это за то, что прикоснулся к ней, — шиплю я. Данте трясется в металлических цепях.

Я прижимаю его сжатый кулак и изо всех сил надавливаю на ножовку, когда зубья начинают разрывать его плоть.

К тому времени, как я добираюсь до кости, он уже оседает на стуле.

— Вколи ему адреналин. Он должен чувствовать все, — кричу я. Грейсон втыкает иглу ему в шею и вводит жидкость.

— Через минуту он будет в полном порядке.

Я хлопаю его по щекам. — Подъем! Подъем! У нас еще немного времени осталось.

Он стонет, его единственный глаз приоткрывается.