Преданный друг (СИ)

Мама поставила контейнер с баклажанами на тумбочку и медленно выпрямилась. Сердце у Егора захолонуло, когда он увидел, как нервно сжались ее губы, но мама тут же справилась с собой и взяла себя в руки.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала она ровным тоном, каким говорила с пациентами на приеме. Повернулась к Нике. — Не могла бы ты оставить нас вдвоем?

— Конечно, — сказала та и попыталась юркнуть мимо Егора к вешалке, но он схватил ее за предплечье и остановил.

— Мы поговорим с мамой в кухне, — сказал, настойчиво ловя ее взгляд и понимая по молчанию и закушенной губе, что Нике сейчас на самом деле хочется уйти. — А потом я отвезу тебя, как и обещал. Оставайся здесь, закрой дверь в зал и подожди меня. Я быстро.

Мама неприятно рассмеялась.

— «Быстро». А еслибыстроне управлюсь, так что же, выпроводишь?

Она стояла перед ними, как покрытый броней обиды воин — воин, с которым Егор никогда в жизни не захотел бы сражаться, потому что этот воин когда-то качал его на руках и мазал йодом его разбитые коленки, — но рядом с ним стояла женщина, которая тоже теперь была частью его жизни.

Он не хотел, чтобы эти двое превратились во врагов.

Но ониуже сталиврагами.

— Мама, — сказал он, чувствуя, как напряжена молча стоящая рядом Ника, — если бы это была Наиля, ты бы так не говорила, правда?

— Правда, — согласилась мама спокойно, пожав плечами. — Правда, а что? Я никогда не скрывала своего отношения к Нике. Я не делала вид, что она мне нравится, что я ее простила, что я рада ее видеть. Я не собираюсь притворяться.

— Ульяна Алексеевна, я понимаю... — начала Ника, но мама ее перебила:

— О том,чтоты понимаешь, мы уже с тобой говорили. Ты повела себя с моим сыном подло. Я тебя не простила. Все.

Егор вздернул голову, готовый броситься на защиту, но прежде чем он успел хотя бы набрать воздуха в грудь, Ника развернула его к себе лицом, поднялась на цыпочки и крепко поцеловала в губы.

— Егор, я пойду, — сказала она, пытливо и настойчиво вглядываясь в его глаза, и в голосе ее звучала нежность и любовь, от которых ему стало только больнее за нее. — Вам нужно поговорить, а потом ты приедешь ко мне, и мы тоже поговорим, ладно?

— Я не хочу... — начал он, качая головой.

— Все хорошо. — Она погладила Егора щеке и отступила, чтобы обернуться и посмотреть на его мать, неодобрительно наблюдающую за ними от порога. — Дайте мне две минуты, Ульяна Алексеевна, и я уйду.

Мама только кивнула. Она отступила в сторону, когда спустя две минуты Ника прошла мимо, но заговорила только когда закрылась дверь, снова взяв в руки контейнер и легко, будто ничего не было, двинувшись по коридору к кухне, возле которой Егор так и стоял.

— Убери в холодильник, а то пропадут... Не поставишь чайник?

— Поставлю, — вымолвил он, забирая контейнер и отворачиваясь к холодильнику и плите, чтобы не видеть торжества на мамином лице, пока она проходила и садилась за стол. — Мы только недавно пили, но, наверное, уже все остыло. Сейчас.

Егор зажег газ и поставил на огонь чайник, который почти сразу зашипел. Он затушил спичку и бросил ее в пепельницу, когда сзади раздался мамин голос.

— Куда же подевалась твоя гордость, сынок?

Он знал, о чем будет разговор.

Егор обернулся. Мама сложила руки на груди и, откинувшись на спинку дивана, внимательно на него смотрела.

— Гордость? — переспросил он.

Она кивнула.

—Онаведь вернулась сюда когда?.. Два или три месяца назад?..

— И что?

Ульяна Алексеевна уперлась локтями в стол и, сцепив в замок пальцы рук, положила на них подбородок.

— Ведь целых пять лет она тебя мучила, — сказала она, качнув головой, будто удивляясь Егору и себе, тому, что ему приходится объяснять такие очевидные вещи. — Пять лет с Лавриком жила — и вот, стоило приехать и поманить пальцем, и ты тут же побежал за ней, как телок на веревочке. Ты вообще помнишь, что у нее есть ребенок от Лаврика?..

— И что? — снова спросил он, не желая и не имея сил здесь и сейчас что-то объяснять.

— А то! — раздраженно огрызнулась мама. — Неужели ты не понимаешь, что это позор на всю деревню? Мало того, что они с Лавриком поиздевались над тобой, так теперь ты еще и его ребенка будешь воспитывать? Это позор: и для тебя, и для нас с отцом. Вся деревня глаза мне будет этим колоть. Неужели тебе все равно, что скажут люди?

— Люди? Мне все равно, что скажут посторонние люди, мама. — Он скрестил на груди руки, и мама, заметив это, нахмурилась. — И я все равно не понимаю, причем тут гордость. По-твоему, мне нужно было наказать Нику, вроде как преподать ей урок? Не разговаривать с ней пару лет? Вернуться к ней еще через пять, когда я решу, что онаискупила свою вину?

Мама резко отодвинула от себя чайную чашку.

— Значит, ты все-таки признаешь, что она виновата, — процедила она. — Что она изменила тебе, пока тебя не было, что сбежала, родила ребенка...

— Я никогда этого не отрицал, — сказал он.

И мама почти перебила, наклонившись к нему через стол и выпалив, будто дав залп из основных орудий:

—Тебе она не нужна!