Преданный и проданный

Они нырнули во тьму, сошли по ступенькам, скрипнула дверь, отворился подвал. Толстая свеча горела возле столика, за которым скособочился писец. Глебов огляделся и вздрогнул: на поперечной балке подвешенный за руки стонал оголённый до пояса человек. Возле стояли два молодца — костолома. Дыба — уж это прокурор знал доподлинно. Оглянулся — за спиной Потёмкин поигрывает тросточкой.

— Садись, превосходительство. — Шешковский указал на чурбак вблизи дыбы и кивнул на подвешенного: — Узнаешь? — Глебов неопределённо пожал плечами. — Кузьма, зачти главное.

Писец прокашлялся:

— М-м... «Оный Пётр Иванов сын Цыбин при допросе показал, что, будучи полицмейстером села Тагильского, по сговору с генерал-прокурором Глебовым в приезд его с целью инспекции стребовал с крестьянина Якова Подпалина сверх положенной мыты за пушной промысел тридцать тысяч рублёв и вручил господину Глебову в виде презента...»

— Брешет, всё брешет!

— Может, и правда ваша, — согласился Шешковский. — Оговор заочный, это бывает. Хоня, Цыбина подвесили....

Один из мужиков окатил истязуемого водой, другой, примерившись, вспрыгнул на бревно, продетое меж связанными ногами Цыбина. Раздался нечеловеческий вопль, затрещали суставы.

— Подтверждаешь показания, благородие? Или врёт он? — Шешковский, пригнувшись, просмотрел в выкаченные глаза узника.

— Как перед Богом... тридцать тыщ... из рук в руки...

— А почто не выпустил из ямы Подпалина?

— Ещё двадцать хотели... Помру...

— Брешет всё, — стоял на своём Глебов, — как на духу говорю.

— Что ж, попытаем правду. Ребятки...

Ребятки в мгновение ока сорвали с Глебова мундир, завели руки за спину, стянули верёвкой. Один, проверяя прочность узла, приподнял Глебова над полом.

— Пусти... — прохрипел прокурор. — Было... взял...

Его поставили на ноги, вздели мундир. Шешковский протянул допросный лист:

— Подпиши.

Глебов в ярости скомкал его, отшвырнул. Шешковский наклонился, поднял, разгладил.

— Мы люди не гордые, ваше превосходительство, можем и в ножки поклониться. — Отвесил поклон и, разгибаясь, резко ударил Глебова под дых, тот переломился пополам, рухнул. — На дыбу!

— Погоди... — с натугой выдавил из себя Глебов, силясь встать, поднялся на колени, хватая воздух ртом. — Давай перо... — Так, стоя на коленях, и подписал.

— Этого. — Потёмкин ткнул тростью в сторону полицмейстера, — покормить, передать костоправу и в каторгу навечно... Чтоб завтра и духу его в Петербурге не было.

— А что с господином Глебовым? — Шешковский ждал указаний.

— Тебе, Глебов, определена Сенатом ссылка в деревню на срок десять лет. Завтра же вон. И пенсион вдове майорской будешь платить пожизненно шестьсот рублёв в год.

— Ещё посмотрим, что императрица скажет, — пробормотал Глебов.

— Пожалься — в каторгу пойдёшь. Она милостивая...

— Не посмеет, у нас с ней свои счёты...

— Ах ты, убивец, ещё и её примазываешь... Гнида, гад поганый! — Потёмкин хлестнул генерал-прокурора тростью, рванул погон с мундира, — ты её теперь и в глаза не увидишь... Нет уж, голубчик, я тя из рук не выпущу. Спасибо, сват, — сказал Шешковскому.

— Не для тебя, для неё работаю, — буркнул Шешковский.

И в этот миг генерал-прокурор рванулся из рук Потёмкина и бросился бежать.

Они промчались по лестнице, по тёмному двору, мрачным коридорам. Заслышав у одной двери мелодию полонеза, Глебов кинулся туда и попал на хоры в оркестр, помчался, лавируя между музыкантов, Потёмкин прыгал следом и, колотя его тростью, кричал:

— Вор! Вор! Держи вора!

Скатившись по лестнице, попали в толпу гостей, и тут Потёмкин опомнился. Остановившись, поправил манжеты, отряхнул нечто невидимое с борта камзола, направился в зал. Его перехватил Шешковский.

— Разыщи — и чтоб к утру вон. — Приказал Потёмкин, а сам пошёл далее.

Перед ним расступались улыбающиеся лица. Гудели по сторонам: кто, где, сколько (тыщ, душ, деревень)... Капельмейстер как заведённый дёргал руками.

В центре зала польский рыцарь — коронный гетман Браницкий — силился переплясать Санечку.

9

Кабинет Потёмкина, как любое его постоянное или временное обиталище, закидан книгами, листами и рулонами бумаги, географическими картами, уставлен планшетами, на одном из которых угадывается контур Таврического дворца. Потёмкин, Суворов, Маттей и один из новых секретарей Екатерины Безбородко склонились над картой юга России. Маттей орудует линейкой и циркулем, делает карандашные пометки, Потёмкин командует:

— Тут, тут, тут...

— А эту крепостцу я б отодвинул подале от Кубани — скажем, сюда, — вмешивается Суворов.

— Земли-то ровной эвон сколько к горцам уйдёт, — возражает Безбородко.

— Гоняясь за малым, бойся упустить великое, — ответил Суворов. — Речку тут и воробей перескочит, а на том берегу горки — чеченец любой, взобравшись на них, камнем вышибет окно штабное. Отступя же, будем иметь плац для развёртывания пехоты, кавказец — он же герой из-за бугра стрелять.

— А ежели они на скакунах своих да на плац вылетят? — не сдавался Безбородко.

— Ты «Юности честное зерцало» читал? — перебил стратега Потёмкин.

— Читывал, ваша светлость.

— Помнишь, там сказано: «Рыгать, кашлять и подобный такия...»