Преданный и проданный

— Могу только сказать, что мы повязаны обязательствами перед европейскими державами и над нами висит угроза Порты. Однако надеюсь, у России достанет силы разрубить любой узел. Приглашаю к шампанскому. — Екатерина взяла бокал и совсем непротокольно и не по-царски присела на подлокотник кресла. — Извините, ходила много.

Господа заулыбались, сочувственно кивая головами. Отпив глоток, она вдруг задала вопрос:

— А правда ли, господа, что главный мятежник ваш, пан Радзивилл, сидит на Балканах, ожидая визу для въезда в Турцию? И будто бы намерен сговорить падишаха к войне против России?

— Оттого мы и заспешили до Петербурга — заявить лояльность нашу.

— И будто бы с ним самозванка, выдающая себя за дочь покойной императрицы Елизаветы с претензией на русский престол... Её Радзивилл надоумил?

— Пане Коханку дальше шашки и чарки мыслить не может, — засмеялся Потоцкий. — Он игрушка в руках других.

— Уж не Огиньский ли?

— Ваше Величество хорошо осведомлены.

— Дурачок, писал бы свои полонезы и мазурки. Я думала простить ему бунтарство, к престолу приблизить.

— Самозванка сначала его прикохала, но, узнав, что золото не держится в кармане музыки, перекинулась на Радзивилла... Слышно, что круги делает и возле вашего адмирала Алексея Орлова, — язвительно улыбнулся Ржевусский.

— О, Панове тоже неплохо осведомлены, знаете больше, чем я... Но что это мы сплетничаем, шампанское греется. — Екатерина встала. — Благодарю вас за визит. — Послы откланялись и вышли вместе с Паниным, она посмотрела вслед и сказала, склонясь к Потёмкину: — Совсем плох стал ногами Никита Иванович.

— Если б только ногами, он чуть не перессорил нас с поляками, пора ему на покой.

— Что-то ты разбушевался, Гриша, вот и Глебова на покой... Не слишком строго? Тридцать тысяч украл — подумаешь, у нас не ворует лишь тот, у кого рук нету.

— Одно — украсть, а они ж насмерть человека забили, дворянку по миру пустили.

— Ну, когда так... Вяземского на его место, старичок тихий и аккуратный. Ты не против?

— Воля твоя, матушка, абы дело знал.

— Ох, безлюдье... Вот ты говоришь — Панин. А кому поручить дела зарубежные?

— А вот кому, Безбородке, — кивнул Потёмкин.

Безбородко и Завадовский, отойдя к окну, чтобы не нарушать тет-а-тет императрицы и Потёмкина, слушали Суворова. И надо же было, чтобы в это время скользнул солнечный луч, пробив извечные тучи — он упал на тонкое лицо Завадовского, чётко обрисовав точёный профиль, пушистые брови, пунцовость губ под изящными усами, золочёный абрис вокруг копны волос. Екатерина вздрогнула, как ударенная, и, едва ли понимая, что делает, словно в гипнозе, бесшумно приблизилась к Завадовскому, глаза её заволокло туманом. Нежно прикоснувшись к бровям, разобрала складки на его груди и попросила:

— Петенька, проводите меня... в библиотеку. Состоя при посольском деле, надо быть во всём аккуратным...

Всё это было невпопад и непонятно. Присутствующие стушевались.

Потёмкин стал чёрен ликом. Не говоря ни слова, он застучал каблуками по паркету и выскочил вон, громко хлопнув дверью. Екатерина, недоумённо посмотрев вслед, предложила руку Завадовскому, и они вышли.

Безбородко, посмотрев на остальных, сказал:

— Ку-ку?

— Ку... ку... — утвердительно буркнул Маттей.

— Ку-ку, ку-ку, — согласился Суворов. — Про бабу говорят: ночная кукушка, а про мужика? Кукуй, кукух, кукуец?.. Идём за светлейшим, как бы с горя не убил кого.

А светлейший мчался на коне полем, перелесками, лесом, вылетел на усыпанный пожухлым кленовым листом пятачок, бросил поводья, сорвал и швырнул оземь парик, упал лицом в листвяный ковёр, затрясся в рыданиях, исступлённо бил землю кулаками. Конь, склонившись над ним, перебирал губами разметавшиеся волосы, будто шептал хозяину нечто успокаивающее. Выкричав ярость и горе, Потёмкин сел, прижавшись лицом к морде четвероногого друга. Алая газовая повязка, прикрывавшая мёртвый глаз, слетела, и он, чёрный, страшный, мёртвый, был неподвижен рядом с живым янтарным глазом коня.

Ветер донёс удар тяжёлого колокола.

Потёмкин огляделся, поднялся в седло и, опустив поводья, тронул с места.

Конь, будто подумав, не спеша двинулся к городу.

10

Они сидели вчетвером в доме Безбородко, были уже сыты и достаточно пьяны, но девки-прислужницы всё подносили и подносили к столу. Потёмкин не столько закусывал, сколько поглядывал на них — одна другой краше. Были среди них и славянки, и девы Востока, и чернявые — не иначе, черкешенки или гречанки. Ступали неслышно, улыбались приветливо, от распущенных рук увёртывались, но не серчали при этом. Потёмкин не утерпел:

— Слышь, реис-эфенди, сколько же их у тебя, таких пригожих?

— На твою долю хватит, — посмеиваясь, ответил Безбородко.

— А мужика так-таки ни единого в доме?

— Управляющий. Евнух, чтоб на сладку ягодку не тянуло.

— А набрал где?

— Коих с войны привёз, коих прикупил.

— Нашто столько-то?