Преданный и проданный

Оглянулся, увидел комнатные туфли. Брезгливо взял двумя пальцами, кинул за дверь. Крутнувшись, побежал в покои императрицы, благо через комнату всего. Влетел в кабинет, стал на одно колено:

— Ты звала, мать, я пришёл!

Заведующие и хранительницы кинулись в разные стороны, как жабы из пруда, коли кинуть камень.

Екатерина стремительно поднялась навстречу, он распахнул шинель и принял желанную к сердцу.

— Катерина... мама... солнышко моё...

— Гриша, Гришенька, папка наш... — Она приложила его руку к своему животу. — Прости нас...

— Уедем сегодня, сейчас... в лес... к нам...

14

Вывеска над парадным особняка с зарешеченными окнами гласила, что здесь живёт банкир двора ея императорского величества барон Сутерленд. Золочёный герб подтверждал законность текста. Генерал-полицмейстер Петербурга Никита Иванович Рылеев отстегнул полость, прикрывавшую ноги, чтоб не мёрзли, поскрёб пальцем мех — не истёрся ли? — и бодро соскочил на снег. Поднялся на крыльцо, дёрнул морковку звонка. В зарешеченном окошечке показались усы.

— Чеко изволите? — Судя по выговору, швейцар был тоже не Иванов.

— Отворяй, не видишь — кто?

— Фаше превосхотительство, — ласково пропели усы, и дверь открылась.

Рылеев вступил в переднюю.

— Хозяин дома? Зови... Нет, раздеваться не буду, я на секунд. — Он отстранил швейцара.

Тот побежал внутрь дома. Рылеев выглянул на улицу: сопровождающие адъютанты сидели на конях, околоточный прохаживался по дороге. Кучер прямой, как гвоздь, держал вожжи в руках, отставив локти, готовый лететь куда угодно, был бы приказ. Рылеев, довольный, улыбнулся.

— Страствуйте, страствуйте, Никита Иванович, — пропел Сутерленд елейным голоском. Был он уже изрядно стар, одет в меховую кацавейку поверх клетчатой рубашки, чёрные нарукавники, чёрная бархатная шапочка на темени, на лбу очки — банкир как банкир. — Почто опижаете? Распевайтесь, попьём чайку, пунш сделаем, согреемся. Морос!

Но Никита Иванович, расправив усы и не отвечая на любезности, приступил к официальной части визита:

— Вы ли являетесь Сутерленд Ричард Иванович?

— Помилуйте, Никита Ифанович...

— Отвечать официально.

За спиной показалась жена Сутерленда, кругленькая и румяная, как колобок, старушка. Банкир, спиной почувствовав её наличие, кинул через плечо:

— Минни, сто рублей и кафтан. — Обернувшись к Рылееву, ответил: — Та, я есть Сутерленд Ричарт Ифанович.

Никита Иванович снова разгладил усы.

— Господин Сутерленд, я с прискорбием должен исполнить приказ императрицы... строгость коего... непомерна.

— Меня хотят выслать?

— Если бы...

— В крепость сажают?

Никита Иванович уныло махнул рукой.

— Из крепости, бывает, и выходят... Понимаете... — Рылеев отвёл глаза.

Сутерленд скинул кацавейку и натянул кафтан.

— Кнут? — с готовностью предположил он и, вроде бы поправляя обшлаг рукава, сунул в карман полицмейстера сотню.

— Кнут не ангел, души не вынет.

Сутерленд схватил жену за плечо:

— Минни, тысячу рублей... Казнь?

— Ежели бы... Вели вынести водки. — Голос Рылеева охрип.

Из-за спины Сутерленда высунулась долговязая фрау, имея наготове заказ полицмейстера.

Он выпил, махом опрокинув в рот, и, давясь, задыхаясь, проговорил:

— Велено сделать из вас чучелу.

— Вы с ума сошли! — Купюры скользнули в карман Рылеева, Сутерленд изумлённо раскрыл рот и, уже почти не таясь, приказал: — Ещё тысячу...

— И сто не поможет, — отмахнулся Рылеев, косясь меж тем на карман, куда проследовала очередная тысяча. — Я позволил себе не дабы возразить, но лишь удостовериться, и то навлёк гнев непомерный... Пятнадцать минут на сборы и прощание... — Минни сунула в карман шинели кисет — явно золотые монеты. — Ладно, пришлю за вами завтра в этот же час. Но уж будьте любезны...

Выйдя на крыльцо, Рылеев снял папаху и вытер лоб, потом тщательно протёр платком изнутри. Плюхнулся в санки, крикнул:

— Пшёл... домой!

В вестибюле трясущийся Сутерленд оседал в руках Минни и долговязой фрау. Его колотило так, что подмётки стучали по дубовому полу. Собравшись с силами, проговорил:

— Одеть... санки... к Потёмкину... Минни, сто тысяч... — Пока натягивали пальто, он бормотал: — Сто... тысяча, тысяча... десять тысяч... сто тысяч... Сколько стоит жизнь? Собачья жизнь банкира...

15

Екатерина в бешенстве, так что развевались полы халата, металась по спальне, а Потёмкин, ещё не одетый, в одной сорочке, попивал кофе и оглушительно хохотал.

— Идиоты, майи гот, какие идиоты! Чему ты смеёшься?

— Радуюсь, свет мой, как сильна власть твоя, — любой приказ исполняется.

— Я этого старого осла Рылеева в Якутск загоню — то приказ о пожарах, то Сутерленд... На что болван в столичном округе? И это главный полицмейстер России!

— Не горячись, мама... При Пугаче Москва ульем гудела, а уж какой умный губернатор был — сам Салтыков. А в Петербурге — тишь да гладь, потому как у Рылеева не зашалишь. Скажи спасибо, что он цены на базаре опять прижал, — не миновать бы нового бунта.