Преданный и проданный

После Киева, где была длительная остановка, — ожидали, пока сойдёт лёд с Днепра и стечёт шалое половодье, — с 22 апреля продолжили путешествие по воде. По свидетельству французского посланника Сегюра, сопровождавшего Екатерину вместе с германским послом Кобенцлем и английским Фитц-Гербертом, флотилия насчитывала 80 судов с тремя тысячами матросов, одетых в специально пошитую форму. В головной линии двигались семь галер — больших, нарядных, отделанных бархатами, шелками, золочением. В них каждый почётный гость имел отдельный кабинет и спальню, на каждой галере играл свой оркестр. Поход сопровождался громом пушек, по берегам следовали отряды казаков, все строения, видимые с воды — и какой же русский не любит показухи, — были изукрашены цветами и триумфальными арками. Под городами выстраивались полки.

Во время встречи Екатерины с императором Австрии, Иосифом II и бывшим любовником царицы польским королём Станиславом при Каневе «мало ели, мало говорили, много пили», каждый тост за здравие особ царствующих сопровождался пушечным салютом. Ночью по склону горы по-над Днепром пустили огненный ручей из нефти, состоялся фейерверк из ста тысяч ракет. Флот был богато иллюминирован, пели хоры, звучала музыка.

Стоила ли игра свеч? Да, стоила. Это подтвердили злобствующие ненавистники Потёмкина и подымающейся России, пустившие в оборот миф о «потёмкинских деревнях». Скорее всего, это были пруссаки или французы, крайне обеспокоенные ростом влияния России на юге, им надо было во что бы то ни стало притушить блеск и истинный смысл гигантского спектакля, ошарашившего Европу. А истинный смысл был в том, что ко времени путешествия на земле российской ожил огромный край с десятками городов и сотнями сел, крепостей, застав, а население его за четыре года увеличилось с двухсот двадцати до восьмисот тысяч. По тем временам совсем немало. Мифом хотели утешить себя...

2

Дорога шла степью — ровная, широкая, с аккуратно отрытыми кюветами, обсаженная обочь молодыми топольками, стоявшими, как свечки. Земля уже почти очистилась от снега, но кое-где ещё белело в низинках. День вставал румян и по-тихому радостен, наполненный тем томлением природы, когда земля, отдаваясь ласкам проснувшегося светила, смотрела в небеса, потянутая поволокой дымки. Лёгкий морозец ещё сковывал свежую насыпь песка, смешанного с гравием, и копыта лошадей звонко цокали в тишине. Коники шли резво, и возница-солдат не понукал их, лишь изредка посвистывая, может, для того, чтобы не уснуть. Вслед за кибиткой рысило до полуроты драгун. На горке показался караул — полосатая будка и шлагбаум, не менее полосатый. В отдалении — домик для команды.

— Служивый, — нараспев позвал кучер, — подвысь бревно! — Но служивый, видно, угрелся в будке и не спешил. — Эй, спишь, тетеря!

Из кибитки донёсся недовольный голос:

— Прошка, чего стали?

— Караульного жду.

— Ждать — не переждать. Сбегай взбодри.

— Бить ноги из-за всякого. Я счас стрельну, мигом взбужу.

— Я те стрельну, патроны, чать, казённые. Ступай!

— Караульный! Драть тя некому.

— Во лодырь, господи, — зашуршало сено, из-под плетушки кибитки показалась всклокоченная голова Суворова. — Лба не перекрестил, а уж лается. Верно, самому идти. — Он резво спрыгнул, пригладил хохолок волос, кинул несколько крестов, оборотись на восток, поклонился Господу.

В это время показался караульный, но не из будки, а с другого края дороги. Он бежал, застёгиваясь на ходу, но не выпуская ружья из рук.

— Здеся я, здеся, чего раскричались... Кто таков, подорожную кажи.

— Его сиятельство генерал Суворов, — ответил Прохор, выпрямясь и подбоченясь. — Он те счас явит подорожную.

Молодой солдат-инвалид, припадая на ногу, кинулся к Суворову.

— Здравия желаю, вашсиясь!

— Здоров, братец. Чего лыбишься? Вот вздую шомполом — почто пост бросил?

— По нужде, вашсиясь... Но я глаз не спускал с караула, ежели чего, и стрелить мог.

В конвое кто-то озорно присвистнул: по балочке, прихватив ряднушку, улепётывала девка.

Суворов проговорил:

— И то нужда... Что-то лик твой знаком больно. Где ногу оставил?

— Под Туртукаем, вашсиясь!

— Что ты всё «сиясь» да «сиясь», воевали, чать, вместе... Ты... Едунов Владимирского полка?

— Так точно, Александр Васильевич!

— А где ж ясырь, что в Туртукае взял? Помнится, санитары чуть не полон картуз золотых несли.

— Было, да сплыло...

— Эх, беспутная голова, снова на царские хлеба сел... Чу! Что это?

Ветерок принёс весёлую, с присвистом песню.

— Каторжные это.

— С чего бы радость у них?

— Как не радость — князь Потёмкин пригнал дорогу строить, кандалы снял, а как докончат работу — всем свобода.

— Не разбегаются?

— В степи, что в клетке, — скрозь видать. Да и куды бежать от воли?

— Умён князь, а?

— Куды как умён: ежели к Пасхе не построят, обратно за Байкал.

— А много вести?

— Вёрст до двухсот.

— Умён...

За бугром, как глазом достать, лента дороги разрезала степь, и на ней сновали тысячи людей, кони. Копали, возили, сажали деревья.

3