Преданный пес

Хаунд не ответил. Пока и самому было непонятно. Злился и все тут, йа.

– Слышишь меня? – Кулибин оторвался от наушника, отпустив тангетку с микрофоном. – Живой.

Хаунд кивнул. Живой, так живой, какая теперь разница?

– Пусть катит сюда утром и смотрит, чтобы хвоста не случилось. Пока займемся контейнером. Эдди, возьми пулемет и заберись на стену, вон там. Если увидишь, натюрлих, огромную хреновину с крыльями, ори и беги сюда. Ее только с граника брать… Да, это не ты до белки допился, шайссе, это она тут водится. Стервь какая-то, кожаная, тухлятиной воняет.

Дорога ярости 14

Ночь Зуб провел в поле. Самом настоящем, заставленном скирдами соломы. Парни с Плеча, переговорив с появившимися как из-под земли хозяевами, попросили не разводить костров. Дожди дождями, а остатки неубранной соломы приберут. Особенно если не спалит незваный гостюшка с города. Городских тут почему-то не особо жаловали.

Ехать ночью? Самоубийство. Свет привлечет кого угодно, звук мотора тоже. А не включая фар, не проехать.

Только ему не спалось. Зуб смотрел через свою амбразуру вверх, благо небо открылось полностью. Сейчас такое все чаще, когда звезды не прячутся, освобожденные от мрака двадцатилетнего заточения. Ему они нравились. Загадки в них Зуб не видел, просто любовался мерцанием, таким заметным на черном бесконечном шатре в выси.

Успокаивало.

В голове тихо играла мелодия. Эдди, когда ему надоедали бесконечные вариации про страх темноты, две минуты до полночи и, до кучи, ангельскую пыль, штиль, закат и остальное из обожаемых песен «Железной девы» с «Арией», удивлял. Наигрывал небыстрые проигрыши и мурлыкал Джонни Кэша. Эти Зубу нравились больше. Спокойные, без надрыва, похожие друг на друга и разные. Он слушал и запоминал. Голова же штука такая, может что угодно записать, если правильно пользоваться, вот он и пользовался.

– И в земле меня не удержать…

В землю ему не хотелось. Совершенно. Жизнь, пусть сейчас она и не особо добрая штука, все же замечательна. Даже если и…

Проснувшись, Зуб не смог вспомнить – чего ж там за «и» мелькнуло и пропало. Куда сильнее беспокоили сведенные мышцы. Он даже не откинул сидушку, так и провалился в сон, сидя с прямой спиной.

Осень стала совсем ощутимой. Вчера утром еще как-то теплилось осознание всего лишь первого ее месяца. Сейчас, вместе с сырым туманом и промозглым ветром, никаких иллюзий не оставалось. Стало холодно, не за горами недельные дожди и прячущийся где-то на севере снег.

Только даже ему Зуб бы обрадовался. Ведь снег означал бы одно: Зуб жив.

Карта рассказывала про сорок километров. Верить в спокойную дорогу ему хотелось, но казалось смешным. Кусок не лез в горло, но он все же кое-как поел. Три куска сала, сухарь, едва размокший в воде. Нормально, сил достаточно, в себя пришел, пора и в путь. Срок, назначенный в самом начале, вышел вчера. Только не страшно. С Кулибиным Зуб говорил перед самой темнотой. Его ждали все, вся их гоп-компания, выжившая в вероломном нападении. Хитрость удалась.

Знать бы еще, что Хаунд и остальные забыли в Отрадном?

«Ласточка», пофыркивая, ковыляла по влажно-склизкому полю. За ночь земля раскисла, покрышки раскидывали грязь, не отпускавшую неожиданных гостей. Мелькнувшие за перепревшими и начавшими гнить стогами селяне покоя не внушали. Уважение к мужикам с Плеча, понятно, дело такое… Но и заграбастать в хозяйство рабочую машину, раба и его приблуды, наверняка напичканные одна на другую, местным явно хотелось.

Люди оскотиниваются быстро. Это Кулибин сказал еще весной, занимаясь починкой «урагана». Война с Бедой это только доказали. И привести их в норму запросто, уговорами и даже деловыми предложениями, ни хрена не выйдет. В городе, где несколько властей, договориться не могут. А тут, посреди области размером в пару-тройку маленьких европейских стран тем более.

Террор. Полевые суды-тройки. Гарнизоны и патрули. Хаунд и его банда только так видели возможность наведения порядка. Стальной позвоночный столб власти, обросший костяком и мускулами силовиков. Распределение ресурсов под четким контролем и совсем уж жесткий сбор их же. Трудовые лагеря с исправительными наказаниями всем нарушившим законы возрождающейся страны. Дублирующие друг друга органы контроля и третий, присматривающий за ними. Война со спекулянтами и ростовщиками, бандами и зажравшимися начальничками на местах. Проверки, летучки и карательные отряды, топящие в крови любую попытку бунта.

– Все это уже проходили, ебаный ты насос, – ворчал Кулибин, ностальгирующий по доллару за пятнадцать рублей, первому «Настоящему герою», молодости, когда хер стоял и ноги были. – История, обормот, она циклична. Только случись война – тут же вылезают комиссары. И лагеря. Знаешь, откуда у нас в Гражданскую оно появилось? Думаешь, от большевиков? Хера те на воротник, от опыта другой гражданской, Севера и Юга, в стане самого настоящего, а не вероятного, противника. Оттуда оно и пошло, разве что трибуналы с ЧОНовцами случились раньше, во Франции, когда Вандею с жанами-шуанами революционеры гробили. И нас оно снова ждет, поверь мне.