Преданный волк

На белом тумане расползаются кляксы. Кляксы вдруг стремительно приближаются и превращаются в высокие стройные ели. Пока еще ели висят в воздухе, плывут над туманом, но вот — наконец-то! — встали на землю. Проступили склоны горы. А скоро муть разошлась, и все вокруг запестрело и перемешалось: клочья облаков, пятна леса, лоскуты желтых лугов. Прямо шкура пятнистого леопарда! В три пары глаз смотрим сверху на зыбкий, пятнистый мир. Не знаю, о чем сейчас думают волчонок и конь, а я — ни о чем. Бывают у человека с глазу на глаз с природой минуты простого животного счастья. Ты жив и здоров, ты делаешь то, что тебе нравится, совесть твоя чиста. Разве это не счастье? Пусть и животное…

Мы не замечаем воздуха, но без него сразу же задыхаемся. Так вот и с дикой природой: только когда мы лишимся ее, мы полностью осознаем, что потеряли. Говорят, у природы нет цели. Есть: сделать человека счастливым. Солнце — счастье, чистая вода и воздух — счастье, просторы нетронутых степей, гор, лесов — великое счастье. В картины дикой природы можно всматриваться всю жизнь — и всю жизнь радоваться и удивляться. Что нам заменит это в нашем прирученном и одомашненном мире?

Возвращаемся той же тропой. Снова над хуторком в лесу. Узнаю его по «карусели». На самом краю высоченного обрыва вкопан столб, сверху подвижная перекладина: если толкнуть — закружится, как пропеллер у вертолета. Хуторские ребятишки виснут по краям вертушки и, оттолкнувшись ногами, полкруга пролетают над пропастью, визжа и замирая от страха. Вот это игра: дух захватывает!

Волчонок исчез. Но на этот раз ни кудахтанья кур, ни крика людей. Пронесло, обошлось.

Да не совсем! Скоро волчонок нагнал нас, а рыльце у него в пуху… Бедный, бедный котенок!

Но какова память! Запомнил и хутор, и крики, и как отнимали. Все учел. И обошелся без ругани и насилия. Даже куры не квохтали. Котенок небось лежал на коленях у старика и мурлыкал, а старик клевал носом…

Это была последняя вольность волчонка в вольных горах. Пришла пора возвращаться в город. Надо было решать, что делать с ним. Отпустить, вернее, прогнать в лес? Но в лесу он погибнет или натворит бед. Забрать с собой? Но куда? В городе у меня и для себя-то жилья не было. А разве кто пустит жильца с волком?

Волчонок не стал ни диким самостоятельным волком, ни послушной домашней собакой. Ни обитатель леса, ни житель города. Может быть, уж лучше его застрелить? Но как застрелить того, кто у тебя же ищет защиты? И все-таки я до сих пор жалею, что не решился его застрелить…

Вот и город. Совсем другой ритм, совсем другие заботы. Словно жил ты до того по часам с одной часовой стрелкой и вот заторопился по минутной и по секундной. Как в часах — крутятся колесики, качаются рычажки, дергаются какие-то зубчики. Налаженная суета, словно специально чтобы от чего-то отвлечь, не дать подумать, почувствовать и понять.

Скоро и сам начинаешь бежать и толкаться. Волчонок остро почувствовал нарушение привычного ритма и мое непонятное отчуждение. Я ловлю на себе его испуганный и вопросительный взгляд. Мне некуда с ним приткнуться, никто нас к себе не пускает. Ему нет места там, где все спешат и толкаются.

— Да отдайте его в зоопарк!

Им просто: отдайте! А он из моей «семьи»…

Но подленький голос внутри уже уговаривает, сверлит, услужливо подыскивает оправдание. Отпустить в горы нельзя. Держать в городе негде. Да и не выживет горный волк на равнине. А в зоопарке все-таки уход, еда, просторная клетка…

Сознавая, что делаю подлость, что предаю — да, да, предаю! — я привел волчонка в зоопарк. Утром пусто еще, волчонок вольно бегает по песчаным дорожкам, и все принимают его за овчарку. Он не чует беды, он все так же верит мне несокрушимо. Я с ним — и жизнь его хороша. Ему не представить, что я сейчас воткну-таки клыки в его беззащитное горло…

А я медлю, трусливо юлю, цепляюсь за соломинки оправданий. Но знаю уже, что предам.

Я сам заманил его в клетку, сунул под нос миску с мясом, чтобы отвлечь, и трусливо сбежал.

Я знал, что будет дальше. Вот он оторвется от мяса, поднимет глаза, ища меня… Кинется в дверь — но дверь не поддается. Бросится на решетку, но решетка отбросит его назад. Замечется по клетке в страшной тревоге — тревоге не за себя, за меня! Куда я исчез, не случилось ли что со мной?

Все дрожало у меня внутри: никакое предательство не проходит даром. Зоопарковские зеваки сперва отшатнутся от клетки, а потом станут строить догадки. «Дикий! Не нравится небось за решеткой? Это тебе, злодей, не барашков в горах драть. Ишь прутья грызет, попадись только такому…»

Я предал волка. Предал того, кто никогда бы не предал меня. И если меня хоть что-то чуточку извиняет, так только то, что я сам себе в этом признался и больше не искал оправданий.

Как преступник, которого тянет на место преступления, я дней через десять снова пришел в зоопарк.