Предать нельзя Любить (СИ)

После того как самолет приземляется, Арсений долго уговаривает меня поехать к нему, но я категорично отказываюсь. Хотя очень этого бы хотела, конечно.

Дело в том, что на время отъезда мне пришлось попросить присмотреть за Арнольдом, Гертрудой и Тасей девчонок из приюта. Было бы очень безответственно не приехать домой после командировки. Тем более, я соскучилась по питомцам.

Долинский, конечно, ворчит. Но потом, будто смирившись, довозит меня на такси до дома. Сгребает в охапку возле подъезда и горячо целует.

— Завтра ночуешь у меня, — говорит хрипло.

— Ладно, я согласна, — прижимаюсь щекой к белоснежной рубашке.

Расставшись, поднимаюсь на свой этаж и открываю дверь ключом. Собаки тут же сбивают с ног и отчаянно скулят.

— Эй, — кричу, пытаясь отодвинуть лицо от их мокрых языков. — А-а-а… Я тоже скучала. Привет-привет. Тася, привет, — машу кошке, которая сделав вид, что меня нет, уходит в сторону кухни.

В тишине раздается оглушительный звонок.

— Забыл что-то? — открываю дверь, ожидая увидеть Арса.

Округляю глаза от полнейшего шока, потому что на пороге оказывается Виктор Андреевич.

— Привет, дочка.

— Здравствуйте, — рассматриваю его сосредоточенное лицо.

— Отдохнула? — спрашивает с хитрой улыбкой.

— Я в командировке была, — оправдываюсь, чувствуя, как щеки заливаются румянцем.

— Почему не сказала, что вернулась к Долинскому? Сюрприз хотела сделать?!

— Я-я…

— И, смотрю, моему совету последовала. Общаешься с ним ближе некуда. Видел вас у подъезда.

Отчим проходит в квартиру, а я растерянно прикрываю за ним дверь.

— Всё не так, — начинаю тараторить. — Я действительно полюбила его.

Виктор Андреевич тяжело вздыхает и идет в сторону кухни. Собаки, несмотря на недавнее игривое настроение, словно не обращают на него внимания. Одна за другой удирают в гостиную.

— Кофе мне сделаешь?

— Конечно. Сейчас, — говорю, протискиваясь мимо мужчины вперед.

Ставлю чайник. Поправляю короткое платье.

— Какая ты глупышка, дочка! — выговаривает Виктор Андреевич. — Но это мое упущение, поэтому я не злюсь на тебя.

— Вы о чем? — настораживаюсь.

Отчим медленно направляется к окну.

— Ты в курсе, что Долинский женат? — спрашивает, посматривая на улицу.

— Да, это фиктивный брак.

— Неужели ты поверила в этот бред? — глухо смеётся и потирает переносицу. — Его отец и мачеха лет пять мечтали их поженить.

— Ей нужна была виза, — вяло возражаю.

— Аринка, ну не будь ты дурой, — резко разворачивается Луневич. — Там девка красивая, умная, с тремя высшими образованиями. У Рудольфа на этот брак большие планы.

— Ну и что? Он меня полюбит. Уже любит, я уверена.

Отчим снисходительно насмехается.

— Не говори ерунды, Аринка. Но мне нравится, как ты мне помогаешь. С душой. Не зря я так много для тебя сделал, дочка.

Он приобнимает меня за плечи, а я внутренне пытаюсь отстраниться. Внешне же изображаю радушие.

— Мне срочно нужна твоя помощь. На следующей неделе первое заседание по бракоразводному процессу у Соболевых. Необходимо разузнать, что за важные бумаги подготовила супруга моего доверителя Яна Альбертовна и какие именно доказательства Долинский предоставит в суде?

Глава 25. Арина

Всю ночь мне снятся кошмары.

Они темные и болезненные, а еще тесно связаны с детством.

Пробудившись в пять утра, гуляю с собаками и пью кофе на своем балкончике.

После того как мама умерла, я попала в приют. Это такой временный распределитель, из которого шансы, что тебя заберут выше, чем если, допустим, я бы сразу попала в детский дом.

Приют я помню плохо… Словно память погрузилась в сон, чтобы спрятать самые печальные моменты.

А вот то, как приехала в детдом, воспроизводится в голове, будто это происходило всего каких-то пару лет назад.

Помню свою кровать, нашу комнату для девочек. Разбитую тумбочку с оцарапанной дверцей. До тех пор, пока не заменили, ночами глазела на неё.

Когда засыпала и просыпалась.

Вечером и утром.

Пожалуй, это царапина на лакированной поверхности — моё ключевое воспоминание. Иногда, когда ночью резко открываю глаза — вижу её, как наяву.

Так или иначе, я часто возвращаюсь в то время.

Забыть совсем — не получается.

В шесть лет на очередном обследовании у психолога-педагога мне предложили составить картинку из нескольких деталей.

Надо сказать, мое воображение всегда отличалось нестандартностью. В общем-то, этим я и объясняю, что аппликации тогда получились слегка странными.

К сожалению, на тот момент специалист расценил индивидуальность за легкую умственную отсталость, и меня посадили в класс для детей с задержкой в развитии. Учиться там было невозможно. Хотя бы потому что у педагога не было такой цели — научить.

Из года в год мы проходили одно и то же. А когда на повторном обследовании, через несколько лет диагноз сняли, и меня перенаправили в класс с обычной школьной программой было поздно.

Сверстников я догнать не смогла.

Слишком много было упущено, а ни о каких индивидуальных уроках не было и речи.

За неловкостью во время публичных ответов в классе пришла застенчивость, а за ней полная неуверенность в своём интеллекте.