Предатель памяти

Много лет назад Лич догадывался, что в жизни старшего товарища что-то происходит. Об этом свидетельствовали полные недомолвок телефонные звонки, записки, нацарапанные украдкой и опущенные в почтовый ящик у входа в участок, внезапная рассеянность, настигавшая Уэбберли посреди дел и суматохи. То есть у Лича имелись подозрения. Но, не зная ничего наверняка, он не давал им разгуляться, пока через семь лет после закрытия дела об утопленной в ванне девочке не увидел их вместе, Уэбберли и ту женщину. Произошло это совершенно случайно. Они с Бриджит повезли детей на регату, потому что Кертису в школе дали задание написать сочинение на тему «Культура и традиции нашей страны»… Надо же, он помнит даже, как называлось это идиотское сочинение! И там, в Хенли, на мосту через Темзу, он увидел их: его рука на ее талии, оба залиты солнечным светом. Сначала Лич не понял, кто она такая, не узнал ее, заметил только, что женщина весьма привлекательна и что вместе они составляют единство, которое принято называть любовью.

Как странно, думал теперь Лич, что он вспомнил все чувства, испытанные им при виде Уэбберли и его дамы. Он понял, что до того момента на мосту никогда не воспринимал Малькольма Уэбберли как живого человека из крови и плоти; скорее, он смотрел на старшего офицера, как ребенок смотрит на взрослого. И неожиданное открытие, что у Уэбберли имелась тайная жизнь, стало для Лича таким же ударом, какой почувствовал бы восьмилетний мальчик, наткнувшийся на своего папу in flagrante[31] с соседкой.

А она так и выглядела, та женщина на мосту, – знакомая, как соседка. До того знакомая, что первое время после открытия Лич ожидал увидеть ее в участке – может, это новая секретарша, с которой он еще не познакомился? – или выходящей из управления на Эрлс-Корт-роуд. Он решил для себя, что Уэбберли случайно встретился с ней, случайно завел разговор, между ними вспыхнула искра и тогда он сказал себе: «Да ладно, Мальк, почему бы тебе не развлечься? Нет никакой нужды изображать из себя пуританина».

Память Лича не сохранила, когда и как ему стало понятно, что любовницей Уэбберли является Юджиния Дэвис, но, поняв это, он больше не мог молчать. Предлогом для разговора стал его гнев, ведь он уже не маленький мальчик, боящийся, что папа снова уйдет из семьи, а взрослый, зрелый мужчина, умеющий отличить хорошее от плохого. Бог мой, возмущался он, да чтобы офицер отдела убийств, его собственный напарник, мог вот так отступить от всех правил, ради удовлетворения постыдной прихоти мог воспользоваться слабостью, беззащитностью, ранимостью человека, пережившего трагическую потерю ребенка и последовавшее затем судебное разбирательство… Уму непостижимо!

Уэбберли если и не проникся доводами Лича, то, по крайней мере, не отказался выслушать их. Он не проронил ни слова, пока Лич произносил обвинительную речь о непрофессиональном поведении Уэбберли, а потом сказал:

– За кого ты меня принимаешь, Эрик? Все было совсем не так. Между нами ничего не было, пока шло следствие. Я не видел ее несколько лет до того, как мы начали… До того, как… До того, как я встретил ее на вокзале. Абсолютно случайно. Мы поговорили минут десять или даже меньше – оба спешили. А потом… Черт, почему я должен тебе объяснять? Если ты считаешь, что я не прав, подай рапорт на перевод.

Но Лич не хотел покидать Уэбберли.

«Почему?» – спрашивал он себя теперь.

Потому что Малькольм Уэбберли к тому времени слишком много для него значил.

Да, тут уж никуда не денешься: наше настоящее определяется нашим прошлым. Мы даже не отдаем себе в этом отчета, но каждый раз, когда мы приходим к выводу, принимаем решение, выводим суждение, за нашей спиной стоят прожитые годы, все, что повлияло на нас когда-то и благодаря этому стало частью нас самих.

Лич поехал в Хаммерсмит, чувствуя, что нуждается в небольшом перерыве, чтобы прийти в себя после неудачного разговора с Бриджит. Душевное равновесие он восстанавливал, выбираясь из забитого транспортом центра на юг. Наконец показалось здание больницы «Чаринг-Кросс». Лич поставил машину на стоянку и отправился искать отделение реанимации.

Пройти к Уэбберли ему не разрешила медсестра, сидящая у входа. К больным реанимационного отделения допускаются только родственники, сказала она извиняющимся тоном. Является ли он членом семьи Уэбберли?

«Еще как являюсь, – подумал Лич, – и уже много лет», хотя он никогда не признавался себе в этом, да и Уэбберли никогда не выдвигал подобных идей. Но вслух он сказал только:

– Нет, просто я тоже офицер полиции. Мы с суперинтендантом раньше работали вместе.

Сестра кивнула. С одобрением в голосе она сказала, что множество полицейских заходили, звонили, присылали цветы, предлагали свою кровь для пациента.

– У него третья группа, – добавила она. – Но подошла бы и первая, она универсальная, как вам, наверное, известно.

– У меня четвертая, резус отрицательный.

– Это редко встречается. В данном случае ваша кровь не пригодится, но вы должны стать постоянным донором, уж простите за прямоту.

– Я могу как-то… – Он кивнул головой в сторону палат.