Предателей казнят без приговора

Передо мною стоит майор Кравченко, тот самый – командир Валеркиного ДШБ. Дуракам и дурам везет… Он одет в гражданский костюм, а лицо по-прежнему веселое, черное и страшноватое. А на руках почему-то черные перчатки.

– Здравствуйте, Расма Людвиговна, – с сожалением в голосе произносит майор. – Развязать, помочь подняться и принести извинения! – дал он команду своим.

– Как же так?! Это же… – восстал было против командира Мишка. – Да я ее рожу хорошо помню!

– Лицо ты помнишь, потому что в детстве чуть ли не каждый день видел его… – устало пояснил командир, – когда классе в третьем или четвертом учился. На афише возле кинотеатра или по телевизору…

Мы идем по московской набережной. Кравченко держит руки в перчатках за спиной, говорит негромко…

– В госпитале Валерка… Под Москвой, двадцать минут езды на электричке… Записывайте адрес…

Я достаю блокнот, и майор диктует адрес. Затем вынимает руки из-за спины и лезет во внутренний карман за сигаретами и зажигалкой. Пальцы не слушаются его, не гнутся – с большим трудом он извлекает сигарету, но чиркнуть зажигалкой никак не удается. Майор еще больше чернеет лицом.

– Давайте я помогу, – произношу я и вовремя, зажигалка выпадает из рук майора, но я успеваю ее подхватить почти у самого тротуара.

– Спасибо, дайте сюда… – произносит майор и негнущимися пальцами забирает зажигалку, вновь тщетно пытается прикурить. – Мне нужно привыкать, тренироваться, – смущенно объясняет он. – Вот видишь, получилось!

Путь на вокзал лежал мимо родного посольства. Внутрь заходить я не собиралась, но меня привлекла энергичная толпа парней и девчонок, сгрудившихся у ворот. Я подошла ближе.

– Нет вступлению в Европейский оборонительный альянс! – орал прыщавый, бритый под ноль очкарик лет семнадцати. – Нет военным базам у российской границы.

Его пытался перекричать другой, еще более прыщавый, но с длинными, сальными лохмами:

– Фашистская Прибалтика! Фашистская Прибалтика! Сраные козлы!

Третий, не менее прыщавый, с козлиной бородой, орал следующее:

– Граждане России! Не покупайте сметану, произведенную в Прибалтике. Нам доподлинно известно, что в нее мочатся латышские тетки!

Я пошла своей дорогой. Не знаю, как другие мои соотечественницы, но лично я никому в сметану не писаю.

Еду в электричке, а перед глазами все стоит маленький оранжево-синий огонек зажигалки, черные кисти рук с негнущимися пальцами. Привыкает майор Кравченко, тренируется… И еще перед глазами кованые ботинки и перекошенное ненавистью лицо пацана Мишки… И толпа перед посольством… А собаку ребята оставили себе. И это хорошо – куда бы я сейчас с нею?

3

Огромное озеро. Или море. Гребец одет в черный плащ с капюшоном. Веслом он ворочает медленно. Стало быть, спешить нам некуда. Берег виднеется где-то далеко впереди сквозь мутную дымку тумана.

– Скоро приедем? – спрашиваю я. Молчание как-то зловеще затягивалось.

Гребец, не оборачиваясь, хрипло усмехается.

– Куда мы плывем? – не выдержав, напрямую спрашиваю я.

– В Ад, – хрипло откликается гребец.

– В Каюрэеппуру-Атт? – уточняю я. Нужели домой плывем?! Откуда только такое море появилось в окрестностях?

– В ад, Расма… В самый настоящий ад, – спокойным, по-прежнему хриплым голосом и по-прежнему не оборачиваясь, поясняет гребец. – Ты ведь умерла, Расма.

Я умерла?! Когда?! Умерла… Умерла и умерла – что теперь поделаешь?! Ну и, разумеется, попала в ад. Аборты, замужества… Да актеры вообще грешники, их раньше за кладбищенской оградой хоронили.

В ад.

Ад оказался вовсе не таким уж гиблым местом. Берег, лес, трава. На берегу меня встречала Инга.

– Здравствуй, Расма! – она крепко обняла меня, как только я ступила на берег.

– Инга?! Сестричка?! – Я была откровенно поражена. – Ты-то как здесь оказалась?!

– Слишком хорошо прицеливалась и слишком метко стреляла, – грустно улыбнулась сестра. Ее небольшие светлые глаза широко распахнуты и смотрят без прищура.

Я тоже пытаюсь улыбнуться и тут… Где-то в глубине зарослей раздается та самая мелодия, которую сочинил Валерка. Мы обе невольно поворачиваем головы…

– Расма! Я так ждал тебя…

В руках у Валерки ничего нет, никакого музыкального инструмента. А музыка льется и льется.

– Вот так вот… – произношу я какую-то пустую, ничего не значащую фразу и иду ему навстречу.

– И я вот здесь… – улыбается Валерка. – И весь наш спецназ. – Он кивает в сторону леса, откуда раздаются громкие мужские голоса.

Вот оно как: и актеры – грешники, и спецназовцы – грешники. Встретились, наконец.

– Здесь вообще много приличных ребят, – подает хриплый голос гребец-перевозчик. – Жить можно!

Я оборачиваюсь в его сторону и вижу, что гребец – это Эдгар. Сейчас он скинул капюшон, и я отчетливо вижу его тонкое, худое лицо.

– А меня, Расма, ни туда не принимают, – он кивнул вверх, – ни сюда, – он кивнул в сторону леса. – Я ведь всегда правильным был… Даже гадости с чувством исполненного долга совершал, да вы сами помните! А выяснилось, что это и не плохо и не хорошо… Поэтому теперь вот веслом и работаю… Тяжело, – чуть помолчав, произнес он и, накинув капюшон, снова направился к лодке.