Предатели и палачи

Бывший политработник и бригадный комиссар Жиленков говорил: «Если мы не двигаемся с места, действуя через армейцев, мы должны пробиваться через политиков или же через партийцев».

Зыков лишь добавлял: «Мы должны бороться на всех возможных фронтах»^{152}.

Однако «борьба» была скорее похожа на пассивное ожидание…

Офицер связи от СА при Власове Сергей Фрелих так опишет быт и будни самого главного советского предателя периода Великой Отечественной войны:

«Уже летом 1943 года генерал Власов мог поселиться в достойном его помещении в Берлине-Далеме. Штрикфельдту удалось добиться предоставления Власову пустовавшей виллы на Кибитц Вег № 9. Эта вилла соответствовала дому чиновника. Узкий палисадник отделял ее от улицы, а с задней стороны имелся участок размером в тысячу квадратных метров. В первом этаже было две комнаты, одну из которых с видом на сад превратили в рабочий кабинет генерала, а вторую, выходившую на улицу, скромно меблировали как гостиную и столовую. На втором этаже были три спальни для генерала Власова, его заместителя генерала Малышкина и для адъютантов обоих генералов. Погреб был отделан. В нем была кухня и помещения для денщиков генералов, повара и трех студентов-рижан…

Все мы получали продовольственные карточки и пропитание из полевой кухни в Дабендорфе. Организованная служба курьеров доставляла продовольствие, которое приготовлялось поваром на Кибиц Вег. Генералы получали месячное жалование но военной табели — по 70 рейхсмарок, а остальные офицеры — по 30 марок. Жизненные условия были, конечно, скромными, но ценились из-за относительной свободы и, особенно, полной взаимного доверия атмосферы, царившей в доме. (…)

Дневной распорядок был неравномерен. Утром генерал Власов чаще всего гулял по саду. Потом слушал доклады и сидел перед военными картами. Ежедневная сводка Ставки сразу же переводилась на русский язык. Кроме того, слушались иностранные, бывшие под строжайшим запретом, передачи. В общем, обычный порядок дня усложнялся обильными возлияниями в любое время, но особенно по вечерам при игре в преферанс, одной из самых популярных карточных игр в России, похожей на бридж. Когда я не хотел пить, Власов каждый раз говорил: “Как ты больше не хочешь! Ты обязан пить за наше дело…”

Атмосфера в доме была своего рода смесью конспирации, домашнего уюта и ожидания. Власов всё время ожидал, что что-то должно произойти. Но ничего не происходило»^{153}.

Возможно, по этому Андрей Андреевич иногда начинал капризничать:

«Всё чаще Власов высказывал свои сомнения но поводу поведения немцев. “Я больше не хочу этого, верните меня в лагерь военнопленных! Всё это бессмысленно. Немцы меня обманывают”, — говорил он.

В этих случаях Штрик-Штрикфельдт, которого я информировал о таких настроениях генерала, был мастером убеждения. У него был дар “поговорить по душам”, согласно русской поговорке. Штрикфельдт в совершенстве владел этим искусством, и при этом сам был убеждён в правильности Власовского начинания, как в единственном выходе из создавшегося положения… Такие чисто личные отношения Штрикфельдт создавал и с другими русскими генералами, которые к нам присоединились»^{154}.

А вот как «вождь Русского освободительного движения» принимал ходоков:

«Уголовник, некий Пастернак, присуждённый к смерти в Советском Союзе за разбой, принял заказ убить Власова. За это ему обещали помилование. Этого человека в Советском Союзе соответствующе подготовили пропагандой. Там ему говорили, что Власов изменил своему народу и за деньги и роскошную жизнь продался врагам родины, немцам. Он якобы живёт в полном довольствии, любит шампанское и податливых девиц.

Этот Пастернак… стоял в один прекрасный день перед дверью нашей виллы и позвонил. Власов сам ему открыл.

— Что вам угодно? — спросил генерал.

— Я хотел бы познакомиться с генералом Власовым!

Без всякой проверки Пастернака пригласили войти. Оба сели у стола друг против друга.

— Ну, теперь мы можем побеседовать, — сказал Власов, очевидно радуясь возможности такой беседой развеять всё время мучившую его скуку. (…)

Как рассказывал Пастернак, Власов достал коробку из-под сигар, в которой лежали немецкие сигары и махорка. Ножницами он разрезал сигары на маленькие кусочки, смешал их с махоркой, скрутил, себе папиросу и предложил гостю: “Скрути себе тоже!” В это время вошёл денщик с бутылкой водки и закуской — маленькими бутербродиками. Они состояли из кусочков солёных огурцов, томатов и двух кусочков хлеба.

После дружественного и откровенного разговора, в котором генерал сообщил своему гостю о своих политических взглядах и развил свои планы на будущее, советский агент был приглашён к обеду. И обед удивил его своей простотой. Он состоял из жидкого супа с капустой и жареной картошки с салатом. Это было всё»^{155}.

Как подчёркивает Фрёлих, «о Власове узнали. Стали появляться женщины, делая ему разные предложения. Он им редко отказывал. Он был очень гостеприимен и приглашал всех, кто только ни приходил»^{156}.

Приводит Фрёлих и один любопытный эпизод, связанный, конечно же, с женщиной: