Предатели в русской истории. 1000 лет коварства, ренегатства, хитрости, дезертирства, клятвопреступлений и государственных измен…

Попечитель Московского университета Строганов призывал Печерина вернуться на родину, и тот 23 марта 1837 года ответил ему пространным письмом из Брюсселя: «Вы призвали меня в Москву… (Печерин имел в виду, что прежде он преподавал в Петербургском университете. — С. Г.). Ах, граф! Сколько зла вы мне сделали, сами того не желая! Как я увидел эту грубо-животную жизнь, эти униженные существа, этих людей без верований, без Бога, живущих для того, чтобы копить деньги и откармливаться, как животные; этих людей, на челе которых напрасно было искать отпечатка их Создателя; когда я увидел все это, я погиб!..»

Впоследствии противники самодержавия стремились объяснить поступок Печерина исключительно политическими причинами: мол, он задыхался в России в мрачные времена Николая I. На самом деле ситуация была гораздо глубже, недаром современные западные историки представляют Печерина, личность которого по-прежнему вызывает немалый интерес, как архетип нонконформиста.

«Я потерял все, чем человек дорожит в жизни: отечество, семейство, состояние, гражданские права, положение в обществе — все, все! Но зато я сохранил достоинство человека и независимость духа», — утверждал Печерин.

Российское государство не простило Печерину измены. Судебное дело, заведенное против него в России, в 1847 году завершилось решением Сената, лишившем его всех прав и состояний российского подданного, от которых, впрочем, он еще ранее сам добровольно отрекся.

Впрочем, и Европа, в которую он так стремился, не оправдала его ожиданий. Завязавшиеся связи со швейцарскими и итальянскими революционерами кончились разочарованием. Затем — четыре года нищенства и скитаний. Вчерашний революционер, мечтавший возглавить борьбу за всемирное разрушение, стал католическим монахом, а в 1843 году — патером-миссионером ордена редемптористов.

В 1845 году он переехал в качестве миссионера в Великобританию. «Печерин прежде всего желал личной свободы, неприкосновенности и независимости — недаром именно Англия была для него идеальной страной для проживания. При этом в Англии Печерину, прежде всего, важны были не политические свободы, парламентаризм, правовая и судебная системы, но максимальная личная свобода, индивидуализм», — отмечает историк Светлана Волошина.

Тем временем Печерин в 1854 году перебрался в Ирландию, где стал самым популярным католическим проповедником. Но потом он проклял двадцать лет, прожитые в католическом Ордене, как «сон разума». Как отмечает историк Ирина Щербатова в книге «Владимир Печерин: странник свободы», за него, умиравшего от тифа католического священника, молился весь народ Ирландии во всех церквях, но спустя годы он стыдился своей принадлежности к «презренной касте».

Монашеское начальство направило его в Дублин, где он с 1862 года служил капелланом одной из местных больниц.

Впрочем, когда на престол вступил Александр II, и из России потянуло ветром перемен, Печерин, к тому времени уже измученный ностальгией по покинутой родине, захотел вернуться: «Как же мне живому зарыться в эту могилу и в такую великую эпоху ничего не слышать о том, что делается в России! Итак, 19 февраля, освободившее 20 млн крестьян, и меня эмансипировало».

Пожив за рубежом, он многое понял для себя: Запад вовсе не оказался «землей обетованной». Печерин отмечал, что «латинские народы сгнили до корня» и пророчествовал: «Россия вместе с Соединенными Штатами начинают новый цикл в истории».

В августе 1865 года поэт-славянофил Иван Аксаков получил в Москве письмо из Дублина со стихотворением и визитной карточкой «Rev-d Petcherine». Он писал, что «не забыл ни русского языка, ни русских дум» и испытывает «просто желание переслать на родину хоть один мимолетный умирающий звук». Аксаков опубликовал письмо и стихотворение Печерина, сопроводив их таким комментарием: «Он наш, наш, наш… Неужели нет для него возврата?.. Русь простит заблуждения…»

Впрочем, Печерин прекрасно отдавал себе отчет в том, что его ждет в России. В полемике с Ф.В. Чижовым, своим давним университетским другом, математиком, искусствоведом, промышленником, 6 февраля 1866 года он написал: «Вы говорите, что здесь, на Западе, все мишура, а у вас одно чистое золото. — Да где же оно? скажите, пожалуйста. В высшей ли администрации, в неподкупности ли судей, в добродетелях семейной жизни, в трезвости и грамотности народа, в науке, искусстве, промышленности?..

Нет, нет, я вечно останусь пантеистом. Мне надобно жить всемирною жизнью: мне надобно каждую минуту слышать, как бьется пульс человечества в Европе, в Азии, в Африке, в Австралии… Заключить себя в каком-нибудь уголку белокаменной и проводить жизнь в восторженном созерцании каких-то еще неоткрытых тайных прелестей Древней Руси — это вовсе не по мне. Я скажу с Шиллером: „Столетие еще не созрело для моего идеала. Я живу согражданином будущих времен“».