Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью

Наверное, это должно было меня сильно обижать, но, с моей точки зрения, все выглядело абсолютно логичным. Действительно, это не моя семья. Должно быть, где-то есть совсем другая семья, где все такие же умные и любят читать.

Маленькой девочкой я ждала появления своих настоящих родителей, которые заберут меня к себе. Безрезультатно… Мне пришлось иметь дело с этой семьей. А в таких семьях девочка растет, чтобы стать домохозяйкой, которой образование ни к чему.

Директор нашей школы, г-н Жоли, записал меня в гимназию, находившуюся на одном из каналов центра Амстердама. Он сказал маме, что нельзя отправлять меня на курсы домоводства. Мои способности будут попусту растрачены.

Мама была согласна с этим, поскольку и сама думала, что превратить меня в домохозяйку невозможно. Директор заверил ее, что после гимназии мне легче будет устроиться на работу, и мама, плохо представлявшая себе, о чем идет речь, дала свое согласие. Это хранилось в тайне от отца, который считал, что девочкам вообще не нужно образование. Мама не говорила ему ничего до одного прекрасного утра, последовавшего за ночью, когда отец вел себя «ужасно плохо».

Выражение «ужасно плохо» относилось к случаям, когда он избивал маму так жестоко, что скрыть это было невозможно — достаточно лишь увидеть ее лицо, руки, ноги, спину и плечи.

Мой отец вовсе не переживал по поводу избитой им до полусмерти жены, ему было неудобно из-за того, что это невозможно утаить от соседей. Ему нравилось изображать на людях хорошего отца и любящего супруга. Поэтому по утрам после «ужасно плохих» ночей он был немного менее агрессивным.

И как-то в один из таких дней мама вскользь упомянула, что я хожу в гимназию. Она понимала: скорее всего, смысл сказанного вряд ли дойдет до отца, но, по крайней мере, потом мама всегда сможет сослаться на то, что информировала его.

И у мамы получилось.

* * *

Мне было двенадцать лет, когда директор Жоли вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что до начала учебы в гимназии мне нужно заняться своей речью. Я разговаривала на стопроцентно йордаанском жаргоне, не принятом в таких учебных заведениях. Будет лучше, если я научусь говорить правильно.

Но где мне было учиться? Все окружающие разговаривали точно так же, а пределов своего района я не покидала. Мой мир простирался от улицы Палмграхт до улицы Вестерторен, и никак не дальше.

Тем летом наша соседка Пепи предложила съездить вместе с ней в их загородный дом. Это была большая вилла в дюнах, недалеко от берега моря в Нордвейке. Мы называли ее «домом через дорогу от дома Хайнекена». Мисс Пепи была не из истинно йордаанских, она относилась к вновь прибывшим. Ее родиной был Вассенар, и она говорила на чистом голландском языке. Ее называли не тетушкой или тетушкой Пепи, а просто Пепи. И это имя звучало прекрасно. Пепи стала моим главным образцом для подражания.

Она водила машину, у нее не было мужа, зато был ребенок, работа и достаточное количество денег. На фоне нашего привычного йордаанского окружения это было чем-то из ряда вон. Мать-одиночка, да еще работающая — чистый скандал. Но это было именно то, что я хотела.

И со временем получила.

Тем летом я провела под опекой Пепи пару недель, и когда по возвращении домой позвонила своей подруге Ханне, она едва не бросила трубку, решив, что ее разыгрывают. Убедившись, что действительно звоню я, она воскликнула:

— Что случилось, что с тобой сделали? Ты так странно говоришь! Ты что, королевой себя возомнила?! Заканчивай с этим!

Не сознавая того, я научилась говорить на правильном языке и не выделялась в гимназии.

Мне нравилось там учиться. Вокруг были люди с разумным восприятием мира, сильно отличавшимся от того, к чему я привыкла дома: ничто не происходит само по себе, у любого явления есть свои причины; можно влиять на то, что с тобой происходит, и все, что с тобой случается, — твоих рук дело. Для меня это было большим облегчением. Можно было не стесняться своего стремления запомнить названия всех мышц человеческого тела, удовольствия от чтения словарей или желания выучить виды птиц, деревьев и трав. Жажда знаний считалась здесь совершенно естественным делом. Все были одинаково «ненормальными». Наличие собственного мнения ценилось, и к нему прислушивались. Разрешалось даже спорить со взрослыми, если у тебя имелась серьезная аргументация.

Здесь было в почете именно то, что делало меня объектом насмешек дома. Казалось, наконец нашлись те, кто когда-то бросил меня в этой жуткой семье.

Дни в школе проходили отлично, но вечера по-прежнему проходили под знаком Лысого Психа, как мы звали отца между собой.