Предательство Риты Хейворт

— Так никогда не поссоришься, а я не могла промолчать с Хауреги, всегда отвечала.

— 

— Ты в больнице больше получала, чем в аптеке?

— 

— Про все меня расспрашивали, знали, что я разбираюсь, ведь если женщина безлобая или с длинным лицом, тюрбан ей как нельзя кстати.

— 

— Сколько тебе исполнилось?

— 

— А что он тебе подарил?

— 

— Почему?

— 

— Нет, в ателье мало кто заходил, разве что Рамос, агент по тканям, до чего милый человек. И еще его подручный, который ткани носил, увалень, он мне напоминал Хауреги.

— 

— Молчал потому что.

— 

— Мита, как я увлеклась Рамосом…

— 

— Несколько молод для меня, но такой изысканный, такой воспитанный, а манеры… что у твоей девочки. И все-то он знал! В модах разбирался почище любой в ателье и про последние новинки нам рассказывал.

— 

— Сразу же. Описывал, что он там видел в театре «Колон» божественные классические танцы.

— 

— Сдуру не пошла, хотела обновить черный бархатный костюм, да так и не сшила его. Говорил, находит меня очень интересной, хотел, чтобы я все ему рассказала.

— 

— Про Хауреги, все-все, в подробностях.

— 

— С первого же вечера. И про привычки Хауреги. Видно, хотел меня возбудить, потому что на другой день просил все повторить сначала… тут я подумала, что он воспользуется и начнет меня уламывать, и мне уже стало противно… только ничего подобного, не знаю, что там с ним случилось. Я никогда не говорила с мужчиной о таких вещах.

— 

— Я сама, однажды в магазине. Взяла его за руку. А в «Колон» я все равно бы пошла, даже без бархатного костюма, пошла бы в чем есть.

— 

— Не выдернул, но и мою не пожал. Мне его подручный Хауреги напоминал, а хозяйка заметила и вздумала пошутить как-то утром, когда увалень заносил ткани внутрь, принялась рассказывать, что мне нравится Рамос.

— 

— С ним хоть можно было поговорить.

— 

— До того уставала, что ноги отваливались.

— 

— В полдник. Девочки из мастерской заваривали мате, и я, когда могла, заходила к ним посидеть, девочки его свежим пьют, потому что могут бросить шитье в любой момент, ну а я, если занималась с клиентками в примерочной, должна была терпеть. Сперва я с девочками из мастерской всем делилась, а потом перестала. Стоишь-стоишь, ноги прямо отваливаются часам к шести, а вечеру конца не видно, возьмешь чашку и сидишь на скамеечке в мастерской, мало того, что у девочек спина устает от шитья, так им еще и сидеть больше не на чем, кроме этой скамеечки без спинки, у меня хоть свой дом был… думаешь, хозяйка не могла купить стулья? — а зимой в это время уже темно, как ночью. Летом гуляй себе вволю, выйдешь с работы засветло, и кажется, что времени полно, можно что-то путное сделать, а зимой, когда сядешь пить мате, уже темно, как ночью, и вот выходишь с работы в такую холодину да без денег в кармане, а куда идти? Я сперва с девочками из мастерской всем делилась, но это было по дурости.

— 

— Самые молоденькие, да еще без образования, думают, что шикарней их нет, и на нас, кто постарше, плевать хотели. Но я-то в жизни кое-чего достигла, как начну про себя рассказывать, люди сразу уши навостряют.

— 

— Слушаю себя, и кажется, что кино рассказываю, да, Мита, не у каждого ребенка такая жизнь, как у моего, все-то у него есть.

— 

— Что он в детском саду, узнали бы, что он уже в школе, дали бы мне лет сорок как минимум.

— 

— Никто не знал, что у Хауреги был свой магазин, а то бы подумали, что я стояла за прилавком; я никогда не работала, пока не поступила в это ателье мод.

— 

— Что у мужа было поместье, но потом он умер и адвокаты ободрали меня как липку.

— 

— И у них молодость пройдет. Я потом пила мате молча. «Им на этих скамейках в самый раз, вы их не защищайте», говорит мне как-то хозяйка, «они ведь гнусные сплетницы, называют вас помещицей и помирают со смеху». Не всякая мать может отдать сына в хорошую школу, на жалованье продавщицы.

— 

— Все жалованье — за школу. Правда, за пансион я платила мало, да и то брала из банка.

— 

— Нет, Мита, я свое отмучилась, повезло мне с «Голливуд косметике», теперь другое дело, никто мной не помыкает.

— 

— Чтобы был тонким человеком и говорить умел, а если она уступит, чтобы дал ей почувствовать себя дамой и принимал бы как положено.

— 

— В шелковом шлафроке и в наодеколоненной комнате, ну или что-нибудь такое.

— 

— Ты, пожалуй, права, что он ужасно умный, ведь ничего за душой не имея, а пробился в люди. Семья у нас была большая, но жаль, что его не отдали учиться, а старший брат, который зарабатывал кучу денег, прекрасно мог бы заплатить за его учение.

— 

— Да, но ты же училась, а он нет. Я чуть не умерла от расстройства, когда увидела, как далеко Соединенные Штаты от Англии, я думала, что Лондон — самое шикарное место, но все-таки ближе.

— 

— Говоришь ему «белое», а он тут же думает, что «черное», подозрительный — каких свет не видел, думает, я в поездках гуляю напропалую, но теперь он зарабатывает хорошо, чего же он такой нервный?…

— 

— Разбирали в машине мотор и снова собирали. Малыш-то не водил, не доставал до педалей, но Хауреги все равно научил его ездить.

— 

— Только с ним Хауреги и ладил.

— 

— Хауреги научил его разбирать мотор, и они то собирали его, то разбирали.

—