Предательство Тристана

– Но это так не похоже на тебя, – упорствовал Шюсслер. Он погладил ее груди, легонько потискал пальцами соски. Щека женщины чуть заметно дернулась, как будто от боли, но фон Шюсслер тут же понял, что это был знак наслаждения.

Он сдвинул левую руку немного ниже и принялся поглаживать женщину. Она, казалось, не отвечала на его ласки, но это было нормально: за этой девочкой нужно было гоняться, вернее, она была крепостью, которую необходимо брать штурмом. Она, бесспорно, была далеко не самой сексуально отзывчивой женщиной из тех, с кем ему доводилось иметь дело, но ведь все женщины разные. Ей просто требовалось немного больше времени, чтобы разогреться.

Она метнула на него тускло горящий взгляд, выражавший, как он знал, страсть, хотя не знающий ее человек мог принять его за выражение… сдерживаемого гнева. Но нет, это была самая настоящая страсть. Девочка была очень горячей кобылкой.

Он протянул руку к коробке немецких конфет – русский шоколад, как ни посмотри, был отвратителен – и попытался всунуть конфету в губы женщины. Светлана покачала головой. Он пожал плечами и сам сунул конфету в рот.

– Я думаю, что сошел бы с ума без тебя, – сказал он. – Свихнулся бы от скуки. Ничего не знаю хуже скуки, ведь правда?

Но Лана не пожелала встретиться с ним взглядом. Она все еще казалась отчужденной. На ее губах играла странная улыбка. Он никогда не знал, о чем она думала, но в этом не было ничего страшного. Он любил женщин с загадкой.

Она будет превосходным призом, который он заберет с собой в Берлин, когда все эти неприятности закончатся.

Вашингтон

Президент всегда любил смешивать напитки для себя и своих гостей. Этим вечером он сотворил какую-то смесь из грейпфрутового сока, джина и рома; это было ужасно, но Альфред Коркоран искусно делал вид, что пьет с наслаждением.

Они сидели в комнате, которую президент предпочитал всем другим помещениям Белого дома, – в кабинете на втором этаже, уютном домашнем месте, заставленном высокими книжными шкафами красного дерева, кожаными диванами, моделями кораблей и морскими пейзажами. Здесь он читал, разбирал свою коллекцию марок, играл в покер и принимал самых важных посетителей. Рузвельт сидел в своем красном кожаном кресле с высокой спинкой. Коркоран при встречах со своим старым другом каждый раз поражался могучему сложению Франклина: его рук не постыдился бы и борец, а плечи были настолько широки, что, если не видеть иссушенных полиомиелитом ног, можно было бы решить, что президент намного выше ростом, чем на самом деле.

Президент отпил глоток собственноручно составленной выпивки, и его лицо перекосилось.

– Какого черта вы не сказали мне, что это совершенная гадость?

– Я действительно не большой любитель рома, – вежливо ответил Коркоран.

– Вы всегда держали карты вплотную к жилетке, Корки, старина. А теперь рассказывайте, что случилось в Париже?

– Сгорели несколько очень хороших агентов.

– Вы хотите сказать, что их убили? Гестапо?

– Мы полагаем, что это была работа нацистской Sicherheitsdienst. Очевидно, произошла утечка.

– Тот человек, которому удалось спастись… Он знает, зачем вы послали его в Москву?

– Конечно, нет. Правда должна отфильтровываться в микроскопических дозах. И, как прекрасный кларет, ее никогда не следует подавать раньше времени.

– Вы думаете, он отказался бы туда ехать, если бы знал, в чем дело?

– Не совсем так. Я думаю, он не сделал бы то, что нужно, во всяком случае не так хорошо, как требуется.

– Но вы уверены, что он сможет справиться?

Коркоран помолчал. Он явно колебался.

– Уверен ли я? Нет, мистер президент. Я не уверен.

Рузвельт повернулся и в упор посмотрел на Коркорана. Взгляд его голубых глаз был на редкость проницательным.

– Вы хотите сказать, что он не самый подходящий человек для этой работы?

– Он единственный человек, пригодный для этой работы.

– Чертовски много возложено на этого агента. Я сказал бы, чересчур много. – Президент стиснул зубами перламутровый мундштук и чиркнул спичкой. – Положение Великобритании по-настоящему рискованное. Я не знаю, долго ли они смогут переносить бомбежки нацистов. Палата общин почти полностью разрушена, от Ковентри и Бирмингема не осталось камня на камне. Им пока что удается более или менее сдерживать люфтваффе, но кто знает, насколько их еще хватит? А тем временем Великобритания все ближе и ближе подходит к краю банкротства – у них нет денег, чтобы заплатить нам за все боеприпасы, которые они заказали, в которых они отчаянно нуждаются, чтобы предотвратить вторжение нацистов. Конгресс никогда не позволит мне дать им заем. И в то же время все предводители американских бешеных непрерывно обвиняют меня в попытке втянуть нас в конфликт. – Он сильно затянулся через мундштук; кончик его сигареты вспыхнул, как заходящее солнце.

– Мы находимся не в той форме, чтобы ввязываться в войну, – вставил Коркоран.

Рузвельт хмуро кивнул.