Предчувствие

В темноте что-то сверкнет. Гораздо ярче, чем вещи. Чужой, пристальный, огромный глаз. Или нет, лучше никаких зеркал. Да, пусть здесь будет ничтожно мало вещей, пусть их описание не удастся растянуть даже на два абзаца. Неправда, Петр вполне сможет написать о них целый роман. Например, о дверной ручке, поцарапанной от частых ударов о стену, даже оставившей небольшую вмятину на потрескавшейся побелке. Будь она деревянной, не миновать ей трещин. А металлическая отделается лишь несколькими шрамами. Вмятина напомнит сморщенное старческое лицо. По вечерам дверная ручка будет отбрасывать тень, пририсовывая к смятой голове туловище. А сколько можно рассказать о пяти шагах, разделяющих узкое окно и дверь! Кстати, для ребенка их вовсе не пять, а целых десять. Их можно считать, загибая пальцы. Наверное, ему всегда так сильно будет хотеться пробежать это расстояние, что не найдется ни секунды, чтобы придержать дверь. Раз за разом этот удар об стену. Прекрасно слышный соседям. Ненавистный им. Отдающийся коротким эхом в их головах. И в его голове тоже. Как и звук двери, захлопывающейся через секунду из-за сквозняка. Привычный, как темнота. Новые и новые морщины на настенном портрете. Интересно узнать, сколько шагов здесь насчитает старик. Но нет, конечно, Петр не напишет об этом ни слова. Как и романа о дверной ручке.

– Сильно ли будет могила отличаться от этой комнаты?

– Да. Во-первых, вещей там обычно еще меньше. Во-вторых, не важно. Прекратите задавать вопросы.

Впереди еще примерно столько же, сколько позади, или даже немного больше. Неужели это просто конец еще одной «серии»? И теперь – еще одно будущее, в которое ему предстоит упасть. С какой стати называть его «остатком»? Вдруг впереди окажется еще столько же? Возможно ли? Не удастся продумать, понять это. Останется лишь повторять. Бессчетное количество раз. Пока не наступит день, означающий, что две трети, три четверти, четыре пятых уже точно позади. Что бесконечный путь от двери до окна почти пройден. Или что он так и останется почти пройденным.

– Ты умрешь здесь?

– Не стану отвечать.

И все же как описать эту комнату? Начнем с четырех стен. Какая из них покажется самой чужой? Та, что с дверью? Или та, что с окном? Нет, не сейчас. Никогда. Не нужно продолжать эту чепуху. Да, он вернется сюда. К пяти или десяти шагам (чтобы сказать точнее, нужно знать, о каком возрасте пойдет речь, а это пока не ясно). Вечером. Или утром. Без разницы. В пыльную пустошь. В помещение с окном и дверью, стулом и кроватью, полом и потолком, шкафом и зеркалом, тишиной и тишиной. Нет, все же лучше без зеркал. Конечно же, никаких картин, фото, тем более часов на стене. Об этом и речи нет. А о зеркале еще можно подумать. Пожалуй даже, без него не обойтись. Итак, вернется. Уже не пытающийся разобраться в том, что никак не начнет происходить. Изнуренный, бездумный, положит голову на стол и уснет. Или будет корчиться на полу. Наверное, уже не в Столице. Нет, конечно, мы не расскажем, что это за келья (камера, купе, каюта, ковчег). Время и место нам неизвестны.

Широко раскрытые глаза и темнота. Этого вполне достаточно, как и одной временнóй категории – дисциплинирующего ограничения, от которого мы ни за что не откажемся. Точно так одна точка или одна линия никогда не станут проще самого изощренного чертежа. Все главные вопросы сохранят свою значимость. Все главные вопросы сохранят свою значимость. Точно так одна точка или одна линия никогда не станут проще самого изощренного чертежа. Этого вполне достаточно, как и одной временнóй категории – дисциплинирующего ограничения, от которого мы ни за что не откажемся. Широко раскрытые глаза и темнота.

Время замедлится. Будет как-то по-особенному спрессовано. Звуки станут падать и растекаться под ногами, исчезать. Комната вместит тишину, приобретет форму покоя, продолжит наслаивать одно молчание на другое, разом утверждая всевластие и зыбкость немоты. Будет что-то жуткое в этой темноте, прячущей все, чем тебе никогда не удастся стать. Здесь сожмется мир. Вещи тоже почувствуют это. Внезапно рубашка на стуле раздуется от неслышных порывов ветра, расправит складки, превратится в парус. (Отчего так? Окно же будет закрыто.) Нужно попытаться встать, отыскать градусник, чтобы измерить температуру. Столь же быстро угомониться. Вот так: быть на границе собственного исчезновения. Без напряжения, без глубины. Но и без спокойствия, без осязаемых контуров. В безмятежной, плотной тревоге. В пустоте, белизной блеклого цветка распускающейся в груди. В оставленном далеко впереди будущем. Попытаться прожить так называемую вторую половину без устремленности в прошлое – так же, как в детстве. Нет, не совсем так. Совсем не так. Это просто еще одна лишняя фраза. Почти лишняя. Да, исполнить это обещание будет непросто. Продолжим думать и не думать об этом.

Эпизод двадцать второй, продолжение череды предуведомлений