Предчувствие

Теперь точь-в-точь как на тех старых слайдах, где все на своем месте и никто никогда не умрет. Сейчас он откроет глаза и побежит босиком по влажной траве, по ярко-желтым цветкам (Петр сочинит именно этот цвет), не боясь наступить на лакомящихся пыльцой пчел. В коротких шортах, в летней рубашке. С запутанным в волосах солнцем. Вслушиваясь в далекие вскрики птиц, в гул поездов, в ветер. Вдыхая поднимающийся от былинок сырой пар. Всматриваясь в раскачивающиеся вдалеке верхушки деревьев с белыми стволами. Их можно описывать бесконечно. Вот так: замедленные, повторяющиеся кадры плавных покачиваний, жуткие и красивые, предельно чужие и родные, с природой всегда так. Потом подойдет к забору (еще не сломанному упавшими от урагана соснами, да, этот пока не наступивший ирреальный день, когда деревья обрушатся прямо на глазах, но при этом не тронут его, давно взрослого, приехавшего туда спустя годы, не коснутся ни веткой, это случится не скоро, если вообще случится) и сквозь щели между досками понаблюдает за полем. Всего через год там произойдет одно событие, не такое уж важное, но оно запомнится. Они с соседским мальчишкой и его младшей сестрой (на всякий случай – речь, конечно, не об N и A, чтобы уж никому не ошибиться) будут играть в высокой траве, и к ним с какими-то глупыми издевками пристанут деревенские подростки, захотят прогнать, заставить бежать под их команды, а он безрассудно начнет драться с одним из них. Соседский мальчишка сразу удерет, как он позже будет уверять – за подмогой, но никто ему не поверит (хотя, если задуматься, в этом детском испуге не будет ничего особенно постыдного), а его младшая сестра еще долго будет считать Петра храбрецом, хотя геройство заключится лишь в том, что он получит несколько ударов в живот и упадет лицом в пыль. Никаких шансов победить в этом бою не будет, собственно, и в драку он вступит, попросту не успев осознать, какие опасности она посулит, и вполне можно представить эти воспоминания совсем иными, найдись тогда хоть одна минута на раздумье. Впрочем, и один из обидчиков, уходя, внезапно похвалит его за неуместную смелость. Или все же это какое-то неотменимое упрямство, ведь точно так же еще лет через десять неучтивый ответ какой-то шпане на темной загородной улице будет стоить ему пары стаканов крови (во всяком случае, так покажется), пролитой из носа на брюки. Снова это раздвоение на себя прошлого и себя будущего. Что еще он вышелушит из памяти? Что еще начнет роиться в его голове?

Но нет, не будет вымечтанных эпизодов, не будет никакой истории. Все выскользнет из пальцев, как растаявшее сновидение.

Семилетний мальчик поднимется по скрипучей лестнице и приоткроет заросшую плотной паутиной дверь. Какая чернота, какой контраст по сравнению с залитой светом, звенящей пчелами лужайкой! Все преувеличенно, словно в детском кинофильме. Все правильно. Отсутствие света уже почти перестанет пугать, ребенок войдет в непроглядную пыль и усядется на пол. Всмотримся и мы в эту густую темноту, попробуем различить очертания окружающих предметов. Их надломленные, затушеванные тенями контуры. Их линии, объемы, выпуклости. Как слова, готовые появиться на листе бумаги. Как вещи, которые вот-вот начнут что-то значить. («Сейчас скажу такую вещь» – почему-то подобные фразы он сразу почувствует как понятные, хотя продумает их гораздо, гораздо позже. Да, сказать можно не только слово, но и вещь. Даже теперь, после вроде бы полного разрыва связей между ними.)

Скоро, когда глаз свыкнется с черной пыльцой, так не похожей на ту, золотисто-цветочную, кое-что станет приметным, какие-то тусклые поблескивания. Да, вещи начнут проступать. Ничего особенного, просто старая мебель: шкаф, кровать, стол, два стула.

– Для кого второй?

– Неизвестно. Но не надо перебивать.