Предчувствие чуда

Тогда, в гостиной у Бовендеров, Барбара спросила, любит ли она его. Сейчас она его любила – но только сейчас. Только в эту ночь, после фантастического дня, подобного которому у них не будет больше никогда, она поцеловала его, чтобы убедиться, что все это случилось на самом деле, а он поцеловал ее, потому что это был не мираж, не сон, и он действительно вернулся. Когда они еще теснее прижались друг к другу, оба еще думали, что просто пытаются уместиться на узкой койке. И Марина заплакала лишь оттого, что снова увидела тот крохотный невзрачный приток. Что, если бы она его не заметила? Что, если бы его не заметила Барбара Бовендер? Что, если бы они так и не нашли Андерса и не потеряли бы Пасху? Андерс понимал это, он так и сказал, гладя ее щеки. Потом они любили друг друга – но только для того, чтобы заглушить воспоминания о пережитом страхе. Это был физический акт утешения, нежности, высшей нежности двух друзей. Она любила бы мистера Фокса, будь он здесь, а Андерс свою жену, но в эту ночь они были вдвоем. Да и как после всего, что они пережили вместе, как могли они не прижаться друг к другу, не соединиться телами, свидетельствуя о том, как тесно переплелись их жизни, пусть даже они и расплетутся в тот миг, когда самолет приземлится в Миннеаполисе? Если бы ее не прижимало к матрасу его исхудавшее тело, Марина, возможно, стояла бы сейчас по колено в воде и всматривалась в темную реку, надеясь, что доктор Свенсон окажется права и Пасха приплывет домой на украденном каноэ, может, на том самом, на котором уплыл в бреду Андерс. А Андерс без тепла ее тела, возможно, не поверил бы, что судьба его наконец переменилась. Этой главе их истории суждено было остаться тайной для всех – главе, в которой Андерс своими тонкими, как молодые деревца, руками притянул Марину к себе и она прижималась щекой к его груди, целовала его и рыдала.

Каким-то чудом они благополучно проспали всю ночь, прижавшись друг к другу, как две тарелки в кухонной сушилке. Утром Марина лежала на боку, а Андерс Экман прикрывал ее спину своим телом, точно одеялом. Перед отъездом она собиралась сходить в последний раз к мартинам, но сейчас доктору Сингх хотелось одного – чтобы все поскорее осталось позади. Хватит с нее деревьев. Сама мысль о том, что она хотела увезти с собой в сумке ворох веток, теперь казалась Марине нелепой и почти что отвратительной. Единственный, кого она должна привезти домой, – это Андерс. Она лежала, голая, в постели со своим коллегой и разбудила его, пытаясь выбраться из его объятий.

– Ох, Марина, – пробормотал Андерс, но она лишь покачала головой, наклонилась и поцеловала его в последний раз в жизни.

– Поехали домой.

И они отправились домой. На Марине были ночная рубашка Барбары Бовендер, брюки мистера Фокса и его же рубашка. На голове красовалась шляпа Милтона, а в руке она, словно маленький чемодан, несла ящик Пасхи. Сатурны повезли их на понтонной лодке в Манаус. Спустя час после того, как путешественники покинули лакаши, над ними пролетела огромная хищная птица, так низко, что все четверо разглядели ужас на мордочке обезьянки, болтавшейся в кривых когтях.

– Это гарпия-обезьяноед! – воскликнул Андерс, высовываясь за борт, чтобы лучше видеть. – Заметили ее?

– Такое трудно не заметить, – мрачно отозвалась Нэнси Сатурн.

Джунгли внезапно затихли, словно все живое затаило дыхание.

– Вот на кого мне больше всего хотелось посмотреть в джунглях. Эти птицы очень редкие. – Андерс не мог оторвать глаз от удалявшегося хищника. – Просто не верится, что я увидел гарпию.

Приплыв в Манаус, они позвонили из таксофона в порту Милтону. У оборотистого таксиста нашелся знакомый в авиакассе, который с сочувствием отнесся к их ситуации. Пока тот улаживал детали и заказывал два места на последний рейс до Майами, стыкующийся с первым рейсом на Миннеаполис, Марина, Андерс и Милтон зашли к Барбаре Бовендер – сообщить, что по джунглям бежал не ее отец и что, по ошибке свернув не в тот приток, она спасла доктору Экману жизнь. Рассказывая историю Барбаре, они рассказывали ее и друг другу – как Андерс ушел в бреду к реке и забрался в каноэ, как его нашли хуммокка, еле живого, но где нашли, куда он заплыл – этого он сказать не мог, воспоминания о том дне поглотила вода, они были подобны затопленному городу; как хуммокка лечили его припарками, пахнувшими смолой и хреном; как кожа на его груди покрылась от индейских снадобий волдырями. Под конец они так разговорились, что Марина поведала Милтону, как ей почудилось, что Томаса Нкомо пронзил дротик, а Андерс описал Барба-ре, как хуммокка забрали из его рук Пасху. В этом месте Барбара и Марина плакали. К тому моменту, когда пришло время садиться в самолет, Марина и Андерс переговорили обо всем на свете, кроме одного – того, говорить о чем не было нужды. Они выпили по «Кровавой Мэри», посмотрели, как Амазония на висящем в салоне экране с картой полета становится все дальше и дальше. Потом откинули спинки кресел и погрузились в сон – глубокий, спокойный, какого у обоих не было много месяцев.