Предчувствие чуда

Андерсу всегда не терпелось отправить письмо – об этом вспоминали все. Он приходил с Пасхой к реке, и они часами стояли на берегу и ждали, когда мимо кто-нибудь проплывет. Тогда Андерс отправлял мальчишку к потенциальному почтальону: тот плыл к лодке с письмом и деньгами. Андерс пытался отправить письмо с каждой лодкой, в надежде, что одно или два попадут-таки домой к его жене – вспоминала доктор Буди. Но вскоре он слишком ослаб, чтобы самому ходить к реке и стоять часами на солнце, и посылал одного Пасху. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы восстановить картину событий. Больной Андерс писал письма жене. Обеспокоенный Пасха не хотел оставлять больного надолго в одиночестве. На этом нешироком речном притоке лодки проплывали редко, иногда раз в несколько дней. Вероятно, мальчик понимал, что передача голубого конверта человеку в лодке – важный ритуал. Но он не понимал, что такое письмо и для чего оно нужно; он видел только, что Андерс все пишет и пишет. Стоило мальчишке вернуться с реки домой, как друг посылал его обратно, с очередным конвертом.

Когда Марина в первый раз обнаружила в своей койке голубой бумажный прямоугольник, аккуратно запечатанный и адресованный Карен Экман в Иден-Прери, она застыла, как образец крови на дне морозильной камеры. Перегнувшись через перила, пытаясь унять бешено бьющееся сердце, доктор Сингх посветила фонариком в ночные джунгли, рассчитывая увидеть убегающего Андерса. Впрочем, она быстро сообразила, кто доставил письмо. Для Пасхи эти голубые конверты были самыми драгоценными сокровищами и поэтому самыми лучшими подарками. А тот факт, что завладел он ими незаконно, добавлял аэрограммам постыдной прелести. Письма были такими секретными, что Пасха не держал их в своем металлическом ящике. Отдавал он их медленно – через день, через пару дней; засовывал под подушку, под простыню, в складки запасного Марининого платья.

«Я расскажу тебе о плюсах высокой температуры: она делает ТЕБЯ ближе. Я предпочел бы, чтобы она приводила меня домой. Раз или два это случалось. Но чаще ТЫ появлялась в 4:00, вытаскивала меня из койки, и мы гуляли по джунглям. Карен, ты знаешь ВСЕ о джунглях. Знаешь названия всех пауков. Ты ничего не боишься. И я ничего не боюсь, когда ты здесь. Пусть этот жар не проходит. Сейчас стало хуже, в те часы, когда я в себе»…

На этом послание обрывалось. Может, эти письма Андерс просто не дописал – начал и забыл, а Пасха подобрал их с пола, когда тот спал, и куда-то спрятал. Из трех полученных Мариной посланий в двух было по нескольку предложений, а в третьем – лишь пара строк.

«Как фамилия той пары, которая жила рядом с нами в доме на Пти-Кур? Я постоянно вижу их здесь и не могу вспомнить, как их зовут».

После приступа тошноты доктор Свенсон удалилась к себе, а когда вернулась, все закончили свои послания, кроме доктора Буди – та, похоже, подходила к написанию письма исключительно как к вопросу организации пространства. Она долго глядела на бумагу, потом на потолок, словно прикидывала, сколько ей потребуется слов, чтобы выразить свои чувства, и сколько места осталось для них на бумаге. После обеда доктор Свенсон вернулась как ни в чем не бывало, а когда Марина открыла рот, чтобы спросить о ее самочувствии, просто отмахнулась – мол, все нормально! – не дожидаясь вопроса.

Ален Сатурн встал перед доктором Буди и забарабанил пальцами по столу:

– Закругляйся.

– Мог бы вчера сказать, что сегодня едешь.

Доктор Буди была худенькая, неопределенного возраста; свои черные волосы она заплетала в косу на манер лакаши. Она сложила письмо втрое и провела языком по клеевой полоске.

– Здесь ничего не происходит, – буркнул Ален. – О чем можно так долго писать?