Предчувствие любви

Когда летное поле опустело, мы долго еще топтались возле ангара, не находя слов от избытка чувств. И уже совсем в другом свете предстала перед нами окружающая местность. Военный городок, приютившийся в ложбине, был невзрачен, зато здесь, на просторной площадке, нам нравилось все без исключения: и зонтичная мачта радиостанции, и разбросанные вокруг приземистые строения, и даже обыкновенные красные щиты с подвешенным к ним противопожарным инвентарем.

Аэродром, на наш взгляд, был первоклассным. В училище летать приходилось с грунта, засеваемого для крепости травой, а тут из конца в конец весело разметнулась зовущая вдаль бетонка. Строго, точно по линейке очерченная и невероятно длинная, она напоминала собой проспект большого нового города, вдоль которого почему-то не видно домов. Лишь чуть поодаль от торца, точно маяк перед выходом в открытое море, сурово вздымалась над пустырем вышка стартового командного пункта, обращенная своими широкими окнами ко всем сторонам света. Над нею гордо развевался золотисто-голубой флаг Военно-Воздушных Сил.

Радостное, окрыляющее чувство шевельнулось в груди. Вот она — дорога в небо! Именно такой она и должна быть: чистой, как скатерть, и прямой, как стрела.

Словно специально для нас, чтобы мы могли получше рассмотреть все окружающее, из-за холмистой гряды сопок выглянуло солнце. Оно лежало между двух заснеженных вершин, как бы нежась в мягком белом пуху и заливая летное поле спокойными негреющими лучами. Однако на северо-западе, в той стороне, где проходила государственная граница, по-прежнему громоздились причудливые глыбы зловеще мрачной облачности. Журавлиным клином скользнули туда только что ушедшие с аэродрома бомбардировщики, и небо теперь раскалывалось от их свирепого гула, как будто там уже началось ожесточенное воздушное сражение.

— А не зайти ли нам на радиостанцию? — предложил Пономарев. — По крайней мере, будем в курсе событий.

Предложение было заманчивым. Тихо, пустынно стало вокруг. Вот уже и гул отдалился, стих, замер. Самолеты только что были здесь, и нет их, исчезли, растворились в воздухе. Куда, зачем они ушли, где сейчас находятся, какое задание выполняют экипажи — обо всем этом можно узнать лишь прослушивая эфир. И все-таки, взглянув на Валентина, мы замялись. Кто знает, как нас там, на радиостанции, встретят. Не напороться бы еще на какого-нибудь Карпущенко!

— Ладно, рискнем, — поддержал Валентина Зубарев.

Я тоже согласился: заскочить на минутку можно. И хотя Лева хмуро протестовал, мы направились к одному из аэродромных домиков, возле которого торчала высокая, с растяжками мачта антенны. Чуть поодаль, справа и слева виднелись еще несколько строений с возвышающимися над ними антеннами, но и антенны эти, и сами строения были гораздо меньшими. Там внутри, конечно же, теснота, и туда нас могут не пустить, тем более во время тревоги, а нам хотелось обогреться, посидеть хотя бы недолго в тепле.

Войдя, мы нерешительно остановились у порога. Впрочем, никто из связистов в нашу сторону даже не глянул. Судя по напряженным, сосредоточенным лицам, все сидящие у пультов и панелей специалисты были загружены работой по обеспечению полетов радиосвязью.

Нам навстречу поднялся скуластый узкоглазый сержант, по-видимому казах. На левом рукаве — съехавшая к локтю красная повязка. Дежурный.

— Летчики первой гвардейской! — солидно, со значением козырнул Пономарев. — Приказано ознакомиться с радиотехническим хозяйством аэродрома.

Однако ожидаемого впечатления на сержанта Валька не произвел. Тот лишь коротко кивнул:

— Доложу начальнику.

Это в наши расчеты не входило. Враз потеряв напускную солидность, Пономарев торопливо зашептал:

— Потом, потом. После тревоги…

Поддернув повязку, дежурный пожал плечами и указал на стоящую у самого входа скамейку:

— Присаживайтесь, товарищи офицеры. Только тихо.

Само собой. Разве ж мы не соображаем?

Чинно усевшись один подле другого, мы потихоньку осматривались. Помещение радиостанции, судя по всему, было совмещено с диспетчерским пунктом и казалось тесным от громоздкой, расположенной вдоль трех стен аппаратуры. Тусклой желтизной светились многочисленные шкалы, кошачьими глазами подмигивали зеленые лампочки. Остро пахло нагретой резиновой изоляцией, в динамиках раздавались резкие шорохи, щелчки и непрерывное потрескивание, словно что-то шкворчало на невидимой сковородке. В тягучий шум то и дело вплеталось мышиное попискивание морзянки. Временами все звуки заглушал металлический голос: кто-то из летчиков докладывал о местонахождении своего корабля или о состоянии погоды на дальнем маршруте.

— Смотри, смотри! — толкнул вдруг меня плечом Валентин. — Ба… То есть женщина. Хм, женщина на аэродроме!

— Тише ты, охламон! — я тоже ткнул его локтем в бок. И тоже заметил женщину. Вернее — девушку. На узких плечах — погоны. Погоны, пожалуй, меня больше всего и поразили: они были такими же, как и у нас: с голубым просветом и двумя звездочками — лейтенантские!