Предчувствие любви

Музыка, чувствовалось, переполнила все его существо. Молодо откинув голову, он с непостижимой для его комплекции легкостью сорвался с места и понесся, и завертелся, рассыпая азартный перестук каблуков. Пономарев восторженно ухнул и на одних носках ринулся следом. И они пошли чесать ногами, то залихватски наскакивая друг на друга, то порывисто расходясь и выделывая черт те что.

Два удальца.

Два сгустка неукротимости.

Лейтенант и майор…

— Огня, баянист! Огня!

Полной грудью дышал, звенел, пел баян. Ликуя, во всю ивановскую заливались серебряные лады. Густо рокотали басы. Охал и гудел от буйной русской пляски казенный дощатый пол. По комнате, касаясь наших лиц, гулял поднятый танцорами сквозняк.

Лейтенант гибок и неутомим. Куда, казалось бы, до него плотному, медлительному на вид майору. Но комэск точно сбросил с себя добрый десяток лет и не уступал!

Ух, ты! Пономарев сбился с ритма, споткнулся. А Филатов подбоченился и пустился вприсядку.

Переспорил он Валентина. Переплясал!

Умаялся и Николай. В последний раз рванув баян, он отрывисто взял завершающий аккорд и поднял руки:

— Фу-у! Сдаюсь…

Филатов остановился перед ним, отвесил церемонный поклон и рывком выпрямился. Его растрепавшиеся в пляске волосы сразу легли покорно, как только что причесанные, и он как-то очень по-русски — во все лицо — радушно улыбнулся:

— Спасибо, гармонист! Спасибо, друзья…

Незаметно выскользнув за дверь, Пономарев через минуту появился опять. В руках у него был круглый поднос, на котором в нашей комнате обычно стоял графин с водой. Сейчас Валентин нес на нем бутылку лимонада, граненый стакан и даже блюдце с нарезанным лимоном. Изображая из себя гостеприимного хозяина и как бы разыгрывая некое праздничное действо, он подошел к командиру эскадрильи:

— Товарищ майор, не побрезгуйте скромным холостяцким хлебом-солью.

— Не откажусь, — согласился комэск, делая вид, что принимает игру. — После такой скачки горло промочить не лишне.

Ему, вероятно, и в самом деле хотелось пить. Он даже поперхнулся при первом глотке. Но помедлив, не спеша осушил стакан и удовлетворенно крякнул:

— Вот это лимонад!

Потом, взяв дольку лимона, с удовольствием сжевал ее и вроде бы пошутил:

— Пять звездочек, да?

Лишь тут мы смекнули, каким напитком потчевал командира наш бедовый Валька.

— Чем богаты, тем и рады, — лукаво улыбнулся он. — Прикажете повторить?

Мы внутренне ахнули. Ну не шкодник ли!

— Спасибо, — отказался Иван Петрович. И, усевшись на свое место, добавил: — Твое счастье, плут, что я сегодня ваш гость. Долг вежливости лишает меня командирского права немедленно всыпать тебе под первый номер. Но узелок на память все ж таки завяжу. А теперь, хлопцы, слушайте сюда и зарубите накрепко: впредь — ни-ни! И ка-те-горически! Летчику эта пагубная гадость ни к чему.

— А на фронте? — спросил Пономарев, ставя поднос с бутылкой на стол. — Вам же после боевого вылета полагалось?

— Вот именно — после вылета. И всего по сто грамм. Но фронт — это фронт. Разрядка нужна была. Понятно?.. Ну, а сейчас… Реактивные машины предъявляют нам более жесткий счет, чем те, на которых мы летали раньше. — Склонив голову, Филатов строго помолчал и вдруг посмотрел на нас со значением: — Кстати, знаете, сколько американских летчиков страдает психическим расстройством? Чуть ли не каждый четвертый… Да, ребята, страшное это дело — ядерное безумие… Потому-то они и лакают сверх всякой меры.

— Товарищ майор, а вот недавно передавали про тех, кто Хиросиму угробил. Это правда, что двое из них чокнулись? — спросил Лева Шатохин.

— Да вроде так. Один — в дурдом, другой в монастырь упрятался. Грехи замаливать…

И еще раз комэск предупредил нас, чтобы мы не увлекались спиртным.

— Да ведь мы и не пьем, — оправдывался Валентин. — Так, на всякий случай купили. Про хорошего гостя. Вроде вас…

— Не юли, Пономарев! Я все сказал.

— Товарищ майор, — вежливо привстал Зубарев. — Расскажите, как вы воевали.

Отвернув обшлаг, Иван Петрович взглянул на часы:

— Семья ждет, друзья мои. Я ведь с утра как ушел на аэродром, так домой еще и не заглядывал. Да и не очень это приятное занятие — вспоминать о войне.

— Ну хотя бы один эпизод, — умоляюще протянул Коля. — Самый-самый.

Видя, что все мы выжидательно притихли, комэск, собравшийся было встать, снова опустился на стул.

— Самый-самый… А он как раз и самый тяжелый. Пошли мы на задание девяткой, а вернулось лишь одно звено. Только легли на боевой курс — ведущему зенитка бензобак подожгла. Глядим — падает, потом вроде выровнялся, но пламя уже кабину охватило. Он мне открытым текстом: «Филатов, принимай командование, иду за Гастелло…» И у нас на глазах — в скопление техники. Видим — взрыв до неба. А заград-огонь перед нами — стеной. Но тут и мы уже остервенели — напролом в самое пекло полезли. Меня тоже подбили. До линии фронта с горящим мотором тянул, да «мессеры», сволота, догнали, второй подожгли. Пришлось с парашютом прыгать. Хорошо, дело к ночи, и в сумерках я через Северный Донец к своим вплавь добрался…

Лева зябко передернул плечами. Майор грустно улыбнулся: