Предчувствие любви

Жизнь военного пилота, как ничья другая, неразрывно связана с международной обстановкой. Обострился какой-то очередной политический конфликт — у нас сразу же объявляется повышенная боевая готовность. Разгорелась где-то так называемая локальная война — нам приходится нести дежурство на аэродроме. Приутих немного накал мировых страстей — облегченно вздыхаем и мы.

Да и сама по себе летная работа с ее огромным напряжением требовала хоть какой-то нервной разрядки. В полете, особенно в длительном, за штурвалом сидишь молча. Тяжело тебе — молчишь, радостно — тоже молчишь. Прикрикнешь иногда в сердцах за что-нибудь на машину или похвалишь за послушание, но нельзя же без конца разговаривать с одной машиной. Хочется и с кем-либо живым потолковать. И хотя иной раз после приземления прямо-таки с ног валишься от усталости, ноги сами несут тебя к друзьям. Задушевная приятельская беседа снимает напряжение лучше самого доброго вина.

В часы досуга мы устраивали шахматные турниры, в сотый раз прослушивали любимые пластинки, читали стихи, пускались в пляс. И песня, песня! Она звучала в гостинице почти каждый вечер.

Песен о летчиках, к сожалению, пока что очень и очень мало. Авиация развивалась так стремительно, что поэты и композиторы далеко отстали от недоступных для них скоростей и высот.

А мы и здесь нашли выход: сложили песню сами. Слова написали сообща, а музыку подобрал на баяне Зубарев.

Запевал обычно старший техник-лейтенант Рябков.

Мы самые обычные ребята, Веселые и верные друзья, Но нас недаром гвардией крылатой Давно зовет армейская семья…

Николай аккомпанировал. Мы дружно подхватывали припев:

Клубятся тучи Чернее сажи, Бьют стрелы молний Вдоль фюзеляжей…

Верно подмечено. Летишь порой, а в небе громоздятся зловещие, иссиня-черные облака. Кучевообразные, проще говоря грозовые, достигают десятка километров высоты. Стоит перед тобой такая широченная, аляповатая «колонна», и видеть ее жутковато: во все стороны ослепительными зигзагами летят, сверкая, молнии.

Но мы проходим, Со шквалами споря, Над городами, Над синим морем.

Красиво звучит песня, когда ее поют с настроением, с таким чувством, словно о себе самих.

И гордо реют. Крылья косые, Оберегая Небо России.

А мелодия так и берет за душу. Пономарев увлекся, дирижирует без палочки:

Умеем мы сражаться до победы. Враги затронут — спуску не дадим. А если надо — сядем на ракеты И до любой планеты долетим.

Шатохин весь отдался песне и стал, ну честное слово, очень похож на мечтающего мальчишку, у которого еще нет никакого прошлого, а есть лишь безмятежное настоящее и хорошее, ясное будущее. Пономарев выглядел совсем по-другому. Брови Валентина были сурово сдвинуты, глаза блестели, и очень хотелось узнать: какие картины проходили перед его мысленным взором? Он с особым подъемом повторил слова припева:

И гордо реют Сверхзвуковые, Оберегая Небо России…

Отзвучала песня, и в комнате долго длилось молчание. Задумались ребята, а во взглядах светится нечто такое, будто все стали ближе, роднее. Одна семья. Да ведь так оно и есть. И мечты у нас одни, и помыслы, и дела, и цель одна…

— А я, ребята, письмо получил, — первым заговорил Зубарев.

— Откуда? От кого? — оживился Пономарев.

— Наши пишут. Из Подмосковья.

Наши — это те, с кем мы вместе закончили училище. Естественно, все заинтересовались, как у них идут дела, опередили они нас в полетах или так же «тянут лямку», поднимаясь в небо от случая к случаю.

Письмо было коллективное, но по почерку мы узнали руку нашего училищного комсорга Олега Маханькова. Если верить ему, их группе очень повезло. Летают вовсю. Досыта. За последний месяц даже устали. Погода выдалась чудная, под стать той, о которой у Пушкина сказано: «Мороз и солнце», ну и, само собой, приходилось вылезать из кабин только на время дозаправки самолетных баков топливом.

— От дают! — позавидовал Лева. — Сказки! — не поверил Пономарев. — Заливают, хохмачи.

Начало было лишь присказкой, сказка, как и положено, оказалась впереди. Дальнейшее повествование, точно радуга всеми цветами спектра, изобиловало междометиями по поводу тех благ, которые дает близость огромного густонаселенного города с театрами, ресторанами, музеями, стадионами и универсальными магазинами, с уютной тишиной библиотек и, конечно же, с веселой толпой на ярко освещенных улицах.

Лева вздохнул: нам похвастаться при всем желании было нечем. Кино в офицерском клубе — два раза в неделю, да и фильмы не из новых. Возле бильярда — очередь, в библиотеке за ходовой книгой — тоже.

— Хвастовство! — Пономарев с подчеркнутым пренебрежением бросил прочитанное письмо на стол. — И вы поверили? — Он постоял минуту в раздумье и вдруг вскинул голову, рассмеялся: — Ведь им до Москвы — две поездных остановки по нескольку сотен километров. Ну, мы им сейчас тоже накатаем!..

— А что? Это идея! — радостно загалдели мы. — Рисуй!

И Пономарев начал «рисовать».

«Край, в котором мы живем, — сочинял он, — чертовски живописный. Находится он от вас за семью морями, за высокими горами, за широкими долами, за дремучими лесами. Шлем вам отсюда свой боевой привет.