Предчувствие любви

Разговор со Шкатовым происходил незадолго перед нашим выпуском из училища, и мы, захваченные круговоротом событий, вскоре о нем забыли. А теперь, ворочаясь на жесткой кровати, я вдруг припомнил его во всех подробностях.

Толчком к этому послужило неожиданное признание Шатохина. С виду он парень сдержанный, даже флегматичный, а гляди-ка, неистребимо живет у него в душе память о том, что довелось пережить в годы военного детства. Не скажется ли затаенный страх на будущем поведении Левы, на его летной работе? Ведь одно дело — летать под постоянным контролем опытного инструктора, и совсем другое — самостоятельно.

Да и сам я не совсем такой, каким хотел бы видеть себя, получив диплом военного летчика. Что греха таить, подзакружилась на радостях голова, рано я воспарил в своих наивных мечтах, слишком рано. Сегодняшний день сразу показал, что проза житейская куда грубее книжной.

Что, разве не так? Раскроешь иной роман, так это же бог знает что! Не успел герой и шага ступить — подвиг. А в жизни-то все сложнее и грубее.

Я повернулся на другой бок и уставился в черное, без занавесок, окно. На улице была беспросветная тьма. Как в аэродинамической трубе, шумел ветер.

Казалось, неподалеку с натужным гудением шла невидимая в темноте бесконечная колонна автомашин. Но бесконечных колонн не бывает, и я в полудреме все удивлялся, почему так долго не прекращается тяжелый гул моторов.

Потом в это непрерывное гудение вплелся какой-то новый звук, словно во дворе тоскливо заскулила собака. Ее, вероятно, донимал мороз, она долго скреблась и повизгивала возле запертой двери, а затем, не утерпев, раскрыла пасть и подняла такой неистовый, такой по-звериному голодный вой, что мне начала мерещиться волчья стая.

«Этого еще не хватало! Всю ночь разная ерунда в башку лезет!» — разозлился я сам на себя, еще не понимая, в чем дело, и потянул одеяло, чтобы укрыться с головой, чтобы ничего не слышать. Однако невыносимо противный дикий скулеж назойливо лез в уши, вызывал глухое раздражение и неосознанное, смутное беспокойство. Настораживаясь, я открыл глаза и минуту-другую молча смотрел в темноту.

Звук не прекращался. Наоборот, он нарастал, усиливался. Я, значит, все-таки заснул. А над Крымдой снова выла сирена. Ее надсадный стон лился на этот раз прерывисто, с небольшими паузами, и казалось, что там, за окном, перебивала друг друга добрая дюжина заполошно надрывающихся сирен. (Так население большого города оповещалось в годы войны о внезапном воздушном налете.)

— Неужели опять тревога? — хриплым спросонья голосом спросил Пономарев.

В это не хотелось верить. Ну, раз в квартал, ну, куда ни шло, раз в месяц можно было для тренировки объявить срочный общий сбор на аэродроме, но чтобы вот так, второй день подряд — такого в училище никогда не бывало. Да и здесь наверняка случилось что-то из ряда вон выходящее.

— А может, война? — испуганно подхватился с кровати Шатохин.

— Кто знает! — угрюмо буркнул Зубарев. Он, не мешкая, принялся одеваться.

Пономарев, прошлепав босыми ногами по полу, шарил рукой по стене — искал выключатель. Щелчок, другой — лампочка не зажглась. Это еще больше усилило наше недоумение.

Я взглянул на часы. Светящиеся стрелки показывали ровно четыре.

В коридоре громко хлопнула дверь, кто-то пробежал, тяжело стуча каблуками. А в следующий момент раздался такой топот, будто там, за стеной, загрохотала на булыжной дороге громоздкая колымага.

Миг — и все стихло. Гостиница опустела быстрее, чем вчера утром. Было похоже, что все, кто живет здесь, толпой ринулись на пожар. Разом замолчав, мы направились следом.

В лицо картечью впивались ледяные иглы. Ветер был таким упругим, что на него, казалось, можно лечь. Поеживаясь от холода, мы торопливо зашагали по взбудораженному военному городку.

Идти пришлось в кромешной тьме. В гарнизоне, точно перед воздушным налетом, строго соблюдалась светомаскировка. А может, и в самом деле ожидался воздушный налет?

Впотьмах, да еще против сильного ветра, не разбежишься. И мы шли, как в разведку, готовые к любой неожиданности.

* * *

Тревога — это война.

Еще не гудят самолеты, еще не гремят пушки, еще не рвутся снаряды и бомбы, но как только взвыла сирена, ты уже взвинчен, ты весь в каком-то почти лихорадочном состоянии.

Ночь. Тишина.

Где-то спокойно спят мирные города и деревни.

Где-то сладко спят ребятишки.

Где-то над колыбелью нежно улыбается счастливая мать.

А им уже, может быть, грозит беда.

Кто же, если не ты, первым встанет на пути внезапной опасности! Ты — военный, и в этом твой долг.

А неожиданный сигнал общего оповещения еще сильнее обостряет чувство ответственности. Разве угадаешь, зачем среди ночи приводится в боевую готовность весь гарнизон? Об этом знает лишь командир. Впрочем, иногда поначалу не знает даже он.

Тогда нервы у всех напряжены до предела, и обстановка в военном городке напоминает фронтовую. Разница только в том, что с неба еще не падают бомбы. Но кто знает, не посыплются ли они через минуту!